Даниель Елисеефф - Хидэёси. Строитель современной Японии

Имел ли тайко, например, право потребовать самоубийства своего мастера чайной церемонии, которого так любил, — Сэнно Риюо, участника самых торжественных празднеств его жизни? И благодаря которому чайная церемония приобрела именно под эгидой Хидэёси облик, сдержанное изящество, словом, аристократический характер, которого это времяпрепровождение монахов и воинов никогда прежде не имело? И однако Рикю умер в 1591 г. по приказу своего сеньора. Никто этого не понял; некоторые, особенно иностранцы, всегда помешанные на фривольных историях, вообразили, что тайко внезапно влюбился в юную и очаровательную дочь служителя искусств, а та отказала верховному повелителю и обрекла тем самым на смерть отца и себя. Объяснение возможное, но довольно малоубедительное для общества, никогда систематически не связывавшего с плотским началом понятие греха. Другие измыслили склонность Рикю к христианской вере, возникшую как раз в момент, когда его сюзерен проявлял неприкрытое раздражение при одном упоминании иностранных священников. Третьи сделали чайного мастера приверженцем восточных кланов, которых Хидэёси только что подчинил после поражения Ходзё в 1590 году. Наконец, четвертые обличали гордыню Рикю, который якобы заказал собственную статую и поставил ее в воротах Дайтокудзи, присвоив тем самым привилегию высшей знати. Отсюда совсем рядом историки, объясняющие всё экономическими причинами: они считают, что этот человек «подорвал рынок» старинных товаров, заменив дорогостоящую китайскую керамику — которую Хидэёси из снобизма ставил очень высоко — простыми местными чашками, на вид простонародными, однако тончайшей работы.

Но господин повелел; хуже того, он утвердился в своих намерениях, — выслав сначала Рикю в Сакаи, то есть, конечно, недалеко, он вернул того в Киото и сообщил о своем решении: смерть. Рикю подготовился к этому, организовав последнюю чайную церемонию, а потом вскрыл себе живот, в то время как квартал, говорят, оцепили три тысячи солдат. Чтобы помешать нападению друзей, попытке прийти на помощь, весьма маловероятной? Или чтобы придать обряду полную торжественность? Рикю умер; но Хидэёси еще питал к нему достаточную неприязнь, чтобы убрать его статую из Дайтокудзи и выставить ее на публичном месте — на позорном кресте для приговоренных за уголовные преступления. Зачем? Оба унесли свою странную и кровавую тайну в могилу.

Теперь Хидэёси радовался, что видит Фусими быстро поднявшимся из хаоса, куда его ввергло землетрясение, — он велел восстановить здание немного северней, пользуясь легкостью японской деревянной архитектуры, элементы которой допускали легкую сборку и разборку, лишь бы хватило рабочей силы. Хидэёси смотрел на вещи широко — он хвалился, что собрал 25 тысяч человек только для этого дела.

Фусими Хидэёси выразил в нем свой идеал мирной жизни, подходящей для воина; это была серьезная мирная жизнь, склонная к гражданским искусствам (бун), мирной параллели военным искусствам (бу); ее составной частью была поэзия, а также китайская литература — афишировать поверхностное знакомство с конфуцианскими классиками считалось хорошим вкусом.

В самом деле, даймё, заботясь о репутации, очень старались, насколько это было возможно, блистать в аристократических искусствах, создаваемых кистью и воображением, — оригинальном выражении национального духа. Они наперебой приглашали знатоков классического стиха, китайского и японского, излюбленной формы выражения чувств у придворных, и на пирах с достойным количеством алкоголя страстно предавались сочинению стихов и стихотворных ответов. Из них родятся «забавные нанизанные стихи» (хайкай-но ранга), отличающиеся коротким ритмом и удачными мыслями, даже игрой слов, — литература «по случаю», очень живая, которую Хидэёси поддерживал в лице поэта Сатомура Дзёха (1524–1602), прежде уже получавшего пенсию от Нобунага. Чуть позже Мацунага Тэйтоку (1571–1653) и Нисияма Соин (1605–1682) сделают из этой легкомысленной моды крайне серьезный жанр. Эта доступная форма литературы была почти единственной, которую постоянно практиковали и ценили феодалы; до них плохо доходили разные виды старинного большого стиля, в котором по-китайски или на китайский манер излагалась нравоучительная история; на японском языке оставались сказки, эпические повествования, жизнеописания героев, кото-рые со времен эпохи Камакура, а еще активней с XIV в. рассказывали сказители, ходившие из провинцию в провинцию; но во всех этих жанрах, превосходно подходивших женщинам и горожанам, недоставало рыцарского достоинства. Кстати, освоился ли воин с тем безмолвным убежищем, которое представляла собой научная литература или литература о повседневной жизни? Привычный к действию, он любил искусства, предполагающие обмен, диалог, то, что подставляло ему зеркало, где отражался он сам, как китайские исторические романы, в избранных отрывках предложенные японскому читателю и представлявшие собой огромный набор стратегических приемов; он ценил искусство представления, вызов, парад; а более всего он нуждался в публике. Вот почему воины больше всего выражали себя в двух страстях — к чайной церемонии и к театру но.

Почтенному репертуару, унаследованному от XV в., который играют и по сей день и в котором как будто сказано все, Хидэёси попытался придать новый импульс, взяв в качестве героя собственную персону, а в качестве сюжета — историю своей жизни: его секретарь Омура Юко сочинил цикл из десяти пьес, которые Компару Ансё положил на музыку. И после рождения Хидэёри не проходило сезона, чтобы Хидэёси не организовал больших представлений, в которых чаще всего принимал участие в качестве актера, приглашая вассалов прийти и восхититься: горе было тому, кто уклонится! Для любого достойного царедворца даже считалось хорошим тоном подражать своему господину и тоже подниматься на сцену, чтобы танцевать и гнусавить истории героев былых времен либо удивительную историю тайко, с наслаждением слушавшего доносившиеся до него лестные отзывы. Он искренне верил в этот обман или искал в нем средство управления?

Какая важность, ведь он находил в этом неподдельное удовольствие:

..Хотя Вы мне послали несколько писем, я не ответил, не имея времени из-за но… Моя техника но совершенствуется: когда я исполняю симаи [танец но, однако без костюмов] из разных пьес, вся публика это очень ценит. Я уже исполнил его для двух пьес и, немного отдохнув, снова начну 9-го числа, чтобы показать его всем дамам Киото.

Повторяю: я в самом деле устал и мне надоело, потому что я все больше играю но. К 14 или 15 числу у меня будет свободное время, и я отправлюсь в Фусими, чтобы ускорить строительные работы. Я проведу там три-пять дней и сразу же нанесу Вам визит, чтобы мы могли поговорить. Я сыграю но в Вашей резиденции, чтобы показать Вам… (Письмо к Нэнэ. 1593.)