Ева Шлосс - После Аушвица

Деревянные казармы и жилищные условия были примитивными, и люди выглядели напряженными и обеспокоенными, но не потерявшими надежду. Грязная главная улица, прозванная «бульваром страданий», проходила посередине лагеря, где большинство заключенных встречались и общались, обменивались новостями и сплетнями. В качестве вновь прибывших нас привели к стойке регистрации и попросили заполнить ряд форм и карточек. Администраторами и надзирателями были сами еврейские заключенные, находившиеся под надзором нацистских солдат. Центральное бюро по распределению должно было распорядиться по поводу наших продовольственных карточек, но гестаповцы уже унесли их. Затем нас отвели к распределительному столу для получения более подробной информации, после этого – в отдел размещения и, наконец, разместили в карантинных бараках.

Мы с мамой оказались в одном из женских бараков, где были двухъярусные кровати и сносное туалетное помещение. Хотя мы были отделены от Хайнца и папы, вскоре мы нашли друг друга, и нам разрешили поговорить на свежем воздухе. Хайнц присел в тенёк, и мы немного поболтали. В тот вечер мы все ели вместе в большой общей столовой, и нам подали традиционное голландское блюдо «стамппот» – картофельное пюре с морковью, политое соусом. За ужином другие заключенные рассказали нам о жизни в Вестерборке.

Как и во всех лагерях, в Вестерборке быстро развилась уникальная, своеобразная культура. Во время расцвета его функционирования там имелись большая больница более чем на 1000 коек, специализированные консультанты и амбулаторное отделение, а также лагерная столовая и склад, где люди могли какое-то время покупать вещи, недоступные в других местах Нидерландов, включая рыбу, огурцы, пудинговые смеси и букеты цветов. Были также большие мастерские и отдел пошива одежды со специальной машиной, которая заштопывала стрелки на женских чулках (чтобы все починить до прибытия в Аушвиц). До нашего приезда в лагере было знаменитое кабаре-шоу из заключенных, в котором участвовали два известных певца – Джонни и Джонс.

Самым страшным моментом недели был день, когда поезд уезжал, унося тысячи несчастных евреев на Восток, к своей смерти. Когда приближались поезда, нарастало напряжение: кто в списке? Пустой поезд внезапно приезжал ночью, и заключенные, просыпаясь утром, видели длинную линию вагонов для скота, ожидавших их на железнодорожных путях.

Как писал голландский историк Жак Прессер в своем исследовании об уничтожении голландских евреев, подобные дни наполнялись тоской и отчаянием, но для тех, кто не был в списке и выигрывал, возможно, дополнительную неделю отсрочки, также наступало резкое облегчение. Бывшие заключенные писали о том диссонансе, который возникал, когда евреев запихивали в вагоны поезда, а в это время в лагерном кабаре проходило оживленное представление, и звуки музыки и танцев наполняли пространство вокруг. Все отчаянно хотели остаться в Вестерборке, зная, что единственным вариантом для отправления был поезд, который доставил бы их в место, которое Прессер описал как «неизвестную страну, откуда никто не возвращался».

С 1942 года Вестерборком управляли комендант Альберт Конрад Геммекер и его любовница и секретарь Элизабет Хассель. Она наняла одного из заключенных в качестве личного портного, и ее своенравная жестокость по отношению к любой несчастной еврейской женщине, попавшейся на глаза ее любовнику, была особенно опасной.

Геммекер был типичным нацистом; бесчувственная жестокость сочеталась в нем с внезапными порывами «цивилизованной» гуманности, и чередовались они по прихоти. Одна женщина писала, что он никогда никого не называл «евреем», только «лагерным заключенным», в то время как другой бывший узник вспоминал, что были коменданты, которые пинками ног заталкивали людей в поезда, но Геммекер «провожал их с улыбкой». Однажды он отменил освобождение от перевозки больной девочки и приказал ей сесть в поезд, произнеся: «Она все равно умрет».

Как и другие коменданты лагерей, он относился к людям, которым не повезло и они попали под его власть, как к своим личным игрушкам, – и в конце концов более 100 000 голландских евреев и цыган были отправлены в лагеря смерти под его «деликатным» надзором.

На пике расцвета Вестерборка, с июля 1942 года до осени 1943 года, поезда покидали его территорию каждые четыре дня, перевозя в среднем по 1000 человек в тесных темных вагонах для скота. Весной и в начале лета 1943 года некоторые крупные поезда перевозили до 3000 человек одновременно в лагерь смерти в Собиборе.

(Нацистские лидеры в Собиборе, в Восточной Польше, решились на строительство специальной станции с привлекательно украшенным поддельным залом ожидания, чтобы заставить людей поверить в то, что они прибывают в обычный город.)

Было много способов попытаться убрать свое имя из транспортного списка – некоторые из них зависели от того, какую работу человек мог выполнять, но главным средством были личные связи, которые могли обеспечить выживание. Папа уже узнал некоторых евреев, с которыми он познакомился еще до войны, включая человека по имени Джордж Хирш. Он работал в Центральном административном управлении. Папа сказал нам: «Если получится, я налажу контакт со знакомыми людьми, которые находятся здесь. Попытаюсь найти подходящую работу и как-нибудь обезопасить нас».

Если бы предоставилось больше времени, может, его план удался, но удача была не на нашей стороне. Всего лишь на второй день пребывания в Вестерборке мы получили страшную новость: наши имена оказались в списке, подготовленном к следующему отъезду. К лету 1944 года людей стали вывозить намного реже (почти все голландские евреи уже были арестованы, депортированы и убиты). К несчастью, наш приезд совпал с запланированной отправкой цыган, и в поезде были свободные места.

Рано утром в пятницу пришла надзирательница и разбудила нас. Она зачитала список людей для депортации на тот день.

«Фрици Герингер, Ева Герингер…»

Я вытаращила на нее глаза. Я была настолько потрясена, что едва могла встать, и видела, как у мамы задрожали руки. В казарме ощущалось ужасное напряжение, нарушаемое лишь вздохами облегчения тех, кто не услышал своих имен, – но мы облегчения не испытали.

Мама глубоко вздохнула и попыталась взять себя в руки. «Эви, надо забрать наши вещи. Не забудь взять стельки для обуви и нижнее белье». Она пыталась говорить обычным тоном, но страх в ее голосе явственно чувствовался, и она не смотрела мне в глаза. Другие женщины из барака дали нам с собой в дорогу немного еды, одеяла и обувь, а затем мы вышли на улицу, где увидели длинную вереницу мужчин, женщин, стариков и детей, висевших на юбках своих матерей. Толкая друг друга, все они направлялись к железнодорожным подъездам. Внезапно папа и Хайнц появились рядом с нами, и мы старались держаться вместе, чтобы нас не разлучили в поезде.