Ева Шлосс - После Аушвица

Мы с мамой выжили благодаря удаче, силе воли и защите Минни. Мы пережили то, что я считаю самой жестокой идеологией этнической чистки и убийств в истории. Нацисты преследовали нашу семью по всей Европе, движимые сумасшедшей одержимостью и решимостью не останавливаться, пока оставался живым хотя бы один еврей. Я спаслась, но мне пришлось заново научиться жить и найти свое место в мире – в том, который часто не хотел знать об увиденных мною ужасах.

Однако в январе 1945 года мало что из этого приходило мне в голову. Я была переполнена радостью от того, что жива, испытывала облегчение от конца голода и удовольствие от возможности носить теплую одежду. Мои мысли в то время сосредоточились на возвращении домой в Амстердам – и на воссоединении с папой и Хайнцем.

– Интересно, что сейчас делают папа и Хайнц? – спросила я маму.

– Может быть, они едят тушенку и говорят о нас, – ответила она.

Мы любили представлять их где-то там – мы не знали где именно, – думая о нас и нашем будущем.

В январе 1945 года мы находились в подвешенном состоянии: наше заточение кончилось, но война еще не была выиграна. Высшие нацистские генералы понимали, что разрушительные бомбардировки союзников по продовольственным складам и инфраструктуре делали поражение и капитуляцию неизбежными, в то время как измученные войной немецкие граждане с трудом преодолевали постоянно ухудшавшиеся условия жизни. Капитуляция казалась единственным решением, но Гитлер отказался поддержать эту идею. Он поклялся никогда не сдаваться и, жертвуя жизнями сотен тысяч солдат и превращая Европу в руины, потребовал, чтобы боевые действия продолжались до весны 1945 года.

Мы с мамой все еще жили с ощущением опасности и неопределенности. После того как мы покинули гауптвахту в Биркенау, мы нашли пустую комнату в одном из бараков мужского лагеря в Аушвице и поселились там. Мы снова спали на нормальных кроватях, пусть и двухъярусных, и мы могли закрыть дверь и уединиться ненадолго. Мы ели горячий картофельно-капустный суп, который готовили солдаты, и даже знакомились с другими заключенными.

Тем не менее мы понятия не имели, что нас ждет в будущем. Мы с большим трепетом наблюдали за тем, что происходило за территорией лагеря, за приходом и уходом советских солдат. Наши жизни были буквально в их руках.

Через три недели одной ночью мы совсем не спали из-за непрекращавшихся залпов артиллерии и перестрелки. Где-то рядом шло крупное сражение.

– Думаешь, немцы снова наступают? – с тревогой в голосе спросила я маму.

– Не знаю, Эви, – ответила она, – но я уверена, что русские позаботятся о нас.

На следующее утро в дверях появился взволнованный украинский солдат, который сказал, что немцы отбиваются недалеко от лагеря и что было бы безопаснее переместить всех выживших узников дальше, за советскую границу. Ничто так не устрашало, как мысль о том, что нацисты могли снова захватить лагерь и, несомненно, убить нас, поэтому мы с радостью согласились уйти.

Холодным февральским утром мы взяли две перины и небольшой тканевый мешок, который мама сшила для наших вещей, и пошли по направлению к станции. Мимо проезжали советские армейские грузовики, перевозившие других заключенных Аушвица-Биркенау к железнодорожным путям. Одно из самых грандиозных мест преступлений в мире исчезало за нами в холодном польском тумане.

Теперь мы отправлялись в еще один путь – и я надеялась, что на этот раз он приведет нас домой, к нашей семье.

На станции Аушвиц мы увидели ожидавший нас поезд. Он состоял из длинной линии вагонов для скота, подобных тому вагону, в котором мы приехали. Но на этот раз вагоны не запирались, и поезд часто останавливался, чтобы мы могли поесть и сходить в туалет.

Мы с мамой устроились на полу, на перинах, и грелись около небольшой печки, горевшей посередине вагона.

Мы понятия не имели, куда прибудем в конечном итоге, но знали, что направляемся в Катовице, где будем ждать решения советских солдат по поводу того, что с нами делать дальше. Хотя мы были безмерно благодарны русским за то, что они спасли нас от нацистов, нашей жизнью по-прежнему управляли неизвестные силы, и казалось, что мы мало на что можем повлиять в нашей судьбе.

Сегодня можно доехать из Освенцима в Катовице за пару часов, но мы двигались на советском грузовом поезде крайне медленно. Польша была разрушена войной и потеряла пятую часть дорог страны и 10 000 миль железной дороги. Кроме того, наш поезд часто останавливался на путях, пропуская мчавшиеся на фронт советские военные составы.

Сельская местность, через которую мы проезжали, казалась бесплодной и пустой; более четырех лет немецкой оккупации уничтожили целые населенные пункты. Три миллиона поляков были убиты, а польских евреев практически не осталось.

Когда мы останавливались на небольших станциях, чтобы размять ноги, то видели обломки разбомбленных, сожженных деревень. Большая часть Европы выглядела именно так. Целые города превратились в груды обломков, их население жило в разрушенных домах, а часто даже в землянках. Снова и снова мы останавливались в разоренных деревнях и видели сгорбленные фигуры, которые поднимались из воронок от снарядов – это были старые женщины, продававшие яйца и картофель в обмен на все, что мы могли предложить. Это словно был край, где остались только старые женщины и дети.

Пока мы медленно тряслись в вагоне, проезжая вдоль польского ландшафта, я впала в почти сказочное состояние сна и поглощения еды, не чувствуя ничего, кроме того, как постепенно укрепляются мои физические силы. Иногда мы с мамой завязывали беседы с другими людьми вокруг печки, но чаще всего каждый терялся в собственных мыслях и воспоминаниях. Когда мы останавливались и спускались на железнодорожный путь, то часто и довольно оживленно общались с советскими солдатами. Те солдаты, которые сами были евреями, с восторгом пожимали нам руки, и мы чувствовали глубокое родство с ними. Другие, преследуемые войной, вытаскивали фотографии своих родных и спрашивали, не видели ли мы их где-нибудь. Независимо от религии или происхождения, все солдаты, казалось, были горячими сторонниками Сталина и из-за долгих страданий от нацистов горели желанием отомстить немцам.

Во время остановок мы также разговаривали с людьми из других групп, и молодые мужчины и женщины начали разбиваться по парам в пути. Часто я засыпала, невольно слушая, как люди занимаются сексом в темноте.

Через три недели после отъезда из Освенцима, 5 марта, мы прибыли в наш первый пункт назначения.

Отступавшие нацистские войска сокрушили тысячи лет культурного наследия в пыль, сровняв с землей такие города, как Варшава, но мы обнаружили, что, несмотря на атмосферу удручающего пренебрежения Катовице остался относительно нетронутым. Весна чувствовалась в воздухе; было еще холодно, но на деревьях уже появлялись почки. Нам выделили казармы на окраине города, с соломенными матрасами для сна, и я первый раз более чем за два года приняла ванну.