Георгий Герасимов - Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Однако события шли своим чередом, до обкома партии что-то докатилось, и нас, – весь коллектив, вернее, актерский состав, – вызвал на совещание второй секретарь обкома... Случай, мне кажется, в те годы – беспрецедентный! Предстояло обсудить «положение в театре», и на меня, как на «возмутителя спокойствия», пала обязанность выступить с содокладом. Горком ВЛКСМ, спасибо, поддержал нас, горкомовцы были в курсе дела, они-то и стукнули в обком...

До сих пор не могу понять, почему меня просто-напросто не замели, не состряпали какого-нибудь дела? Ведь попытки были. Какую-то несусветную ложь по моему адресу понес тот самый старичок-актер, коего комсомольцы пытались выставить кандидатом. Уж такое разлюли-малина, что даже не помню существа с «врагами»?

В ролях

Поверьте мне, уважаемый читатель! Гарантию того, что ничего я не преувеличиваю, не привираю, что все рассказанное – не дань моде и современной «гласности», <���даст> первый мой читатель, жена. Она слышала эти сюжеты много лет назад, еще до времен «застоя», была знакома с некоторыми заметками, делавшимися по горячим следам, теми, что сгорели ранней весной семьдесят шестого на даче в Крюково. Она-то уж не разрешит соврать... Бог ли меня миловал, или действительно опротивело всем пустобрехство Верховского, лепетавшего «основной» доклад? Отсутствие у него каких-либо аргументов, способных опровергнуть наши претензии? Так или иначе, но Дадерку с треском выгнали, объявив строгий с занесением, а главный режиссер получил нагоняй, каялся и плакался. Мы ходили героями-победителями. Особенно поддерживал нас Галачьян – второй режиссер. Вероятно, рассчитывал получить место главного (мы тогда об этом не думали). Вернее же всего, успех наш состоялся, потому что до периферийной Рязани еще не дошел курс на завинчивание гаек, действовала послевоенная эйфория какой-то справедливости. Больше ничем объяснить не могу... Впрочем, «письмо счастья» сыграло со мной свою очередную шутку. Подошло время призыва. А так как я состоял на военном учете в Рязани, то и получил повестку. Никаких отсрочек мне не полагалось. (Надо же было дурню выписываться из Москвы – ни комнаты, ни права жить дома...) Пошел к военкому. Выслушав меня, дескать, нельзя ли в интересах дела отсрочить мой уход в армию до осени, – предстоят гастроли, а на мне четыре главных роли, да еще участие в нескольких других спектаклях (это Галачьян меня научил), – военком заявил: если театр официально обратится, он не против. Положение и вправду было почти катастрофическое: кому играть? Как быть? Ведь в мае уже начинались гастроли по области, заказаны афиши, разработан порядок спектаклей и т. д. Директора сняли. Верховский находился в прострации. Галачьян убеждал меня, что все будет в порядке – сам ходил в военкомат. Я спокойно продолжал играть спектакли, хотя мне полагалось десять дней отпуска перед призывом для устройства личных дел. Лишь на несколько часов приехал в Москву,рассказал обо всем маме. На всякий случай связалась она с каким-то своим бывшим сослуживцем по камышинскому театру, работавшим администратором Центрального Театра Советской армии. При театре была команда, куда брали молодых профессионалов-актеров на время прохождения службы. Они и рабочими сцены были, и в массовках участвовали, а если повезет, то и эпизоды получали – не отрывались от сцены, от профессии. Администратор заверил, что дело вполне осуществимое: пошлют вызов в рязанский горвоенкомат, и вопрос решится сам собой.

Короче, говоря, «позвала меня Родина», как обещал в сорок четвертом полковник из пятого отдела в ответ на мое письмо вождю. А у меня не было уже никакой нужды, никакого желания «исполнять свой священный долг». Тем более, что за годы учебы на военной кафедре в Щукинском училище прошел я полный курс на звание младшего офицера – командира стрелкового взвода, был подготовлен и к владению оружием от автомата до пулемета, читал карту, изучил кое-какие начала тактики. Но документов никаких: рядовой-необученный.

За день до явки «с кружкой-ложкой» зашел к военкому узнать, как дела, стричься ли мне наголо и прочее? Он меня огорошил: «Говорили мы с театром вашим, с главным режиссером беседовали, – утверждает, что ТЮЗ без вас преспокойно обойдется. Есть замены и прочее. Так что будьте любезны завтра – в полной готовности. Со сменой белья». – «А вызова из ЦТСА нету?» – «Никаких вызовов. Не явитесь в указанное время, будем считать дезертиром, со всеми вытекающими». Едва упросил его передвинуть на день – съездить к матери, отвезти вещи, с учета комсомольского сняться. «А что вы десять дней делали?» – «В театре играл, каждый день играл...»

С мамой, перед уходом в армию. На об.: "22 VIII 1951 г."

Явился к назначенному сроку, стриженый, с сидором через плечо. И тут же попал в команду, направлявшуюся в Тамбов. Надо было исполнять долг. Дня три кантовались мы в каких-то бараках при станции, спали на нарах, горланили песни и пили водку. Призывники. Как после стало мне известно, вызов из ЦТСА пришел-таки на следующий день после того, как меня забрили. Но никто не почесался разыскать меня, возвратить по принадлежности, – я уже был отрезанный ломоть, уже вышел из-под юрисдикции военкомата, кому нужны лишние заботы? Подумаешь, учили его, деньги тратили... Не свои ведь, государственные... Таких актеров, инженеров недоучившихся, учителей несостоявшихся – пруд пруди. Каждому поблажку делать, кто служить будет? Кем офицерскому корпусу командовать? Кому в казармах жить, кому в стройбатах землю копать? Так было в пятьдесят первом, так осталось и ныне, хотя сегодня все это безобразие возросло в сотни раз. Сколько стоит армия нашему народу? Разве только оружие, казармы, кормежка-одежка, разве только непомерно раздутый офицерский и сверхсрочный старшинский составы? А поломанные судьбы? И миллионы, потраченные на обучение многих будущих солдат, которые после службы не возвращаются к облюбованным профессиям? Отстали. Головы не тем заняты... Не до учебы. А уж о калеченьи психики я не говорю...

Примечания эти – вкусовые, «авторские», ни на полноту, ни на объективность, ни на познавательную ценность не претендующие. Я давно тяготею к этому жанру и кое-какие поползновения в эту сторону уже совершала, но никогда еще не пользовалась такой безнаказанностью. Поскольку книгу эту делаю в основном для себя и немногих близких, имею полное право комментировать только то, что непонятно или интересно мне самой, а заодно вставлять какие-то свои соображения или эпизоды из памяти.