Игорь Мартьянов - Слово солдата

Не выдерживаю, оглядываюсь. Из-за крайних домов на пригорок, где оркестр все еще выводил торжественно-грустную мелодию «Прощания славянки», бежала Женя. Остановится на миг и снова бежит… Вот уже на самом взгорке. Высоко подняла над головой пилотку, что-то кричит. Да разве услышишь…

Уже не помню, как дошли до меня на фронт слухи, что вскоре после нашего ухода Женя подговорила Дину, и они вместе сбежали на передовую. Будто воевали в одном пулеметном расчете.

Пулемет с каждым километром становился все тяжелее. Сначала мы несли его разобранным по частям. Гриша Бондаренко, как и полагается наводчику, взял самую ответственную и деликатную часть «максима» — тело. Было слышно, как в ребристом кожухе этого самого тела хлюпала вода, предназначенная для охлаждения ствола, и что-то мягко, в такт шагов, позвякивало в хитроумных внутренностях замка. Путаясь в длиннополой, недавно полученной в запасном полку новенькой шинели, Гриша негромко чертыхался:

— Ну и жарко. А в пулемете словно прибавилось пуда полтора… Может, отдохнем?

Отдыхать было некогда. Наш стрелковый батальон уже выдвинулся на передовую и еще ночью занял оборону в непосредственной близости от противника. Моему пулеметному расчету приказано догнать батальон нашего 224-го гвардейского стрелкового полка, найти командира роты лейтенанта Корсунова и поступить в его распоряжение. Мы должны усилить поредевшую за последние дни цепь стрелков.

Братья-близнецы Иван и Василий Ищенки — высокие, светловолосые парни, шагали молча. Один из них сутулился под двухпудовым станком, маленькие кованые колеса которого удобно расположились по бокам его узкой согнутой спины. Другой нагрузился тяжелым стальным щитком и двумя полными коробками с патронными лентами.

Хватило груза и мне — командиру этого самого расчета. Перекатывался по спине автомат с полным магазином, оттягивали поясной ремень тяжелая противотанковая граната, одна на всех, и запасные диски. В руках были все те же полные коробки с пулеметными лентами.

Наш расчет сформировался совсем недавно. В бою не были. Если с Гришей Бондаренко мы познакомились еще в запасном полку на кратковременных курсах пулеметчиков, то братьев-близнецов направили в расчет всего лишь позавчера. Только и успел узнать, что Иван и Василий родом с Николаевщины, были вывезены фашистами в «фатерланд» на работы, попали к какому-то австрийскому бауэру. Совсем недавно их освободили наши наступающие части, и восемнадцатилетние парни, боясь, что война скоро кончится и они не успеют рассчитаться со своими мучителями, попросились в армию и чтобы сразу — на фронт.

Солнце поднимается все выше, греет уже по-настоящему, по-весеннему. Парит проснувшаяся после зимней спячки земля. Весело зеленеют поля. Словно подкрашенные яркой акварелью, закурчавились деревья. По австрийской земле шла ранняя весна последнего года войны.

Собственно говоря, шинели мы могли снять, а то и бросить, но жарко было только днем. Ночи еще стояли холодные. Особенно неуютно было ночью в сырых, наспех вырытых окопах.

Молодая озимь путалась в ногах. Вязли сапоги в рыхлой пахоте. То и дело приходилось перепрыгивать через еще не просохшие межевые канавы, воронки, обходить их.

А между тем рядом с нами в том же самом направлении шла отличная асфальтированная дорога. Прямая, как стрела. Отлично вымытая теплыми весенними дождями. По ней сейчас никто не шел и не ехал по той простой причине, что она тянулась в сторону передовой, наверняка хорошо просматривалась фашистами и была, безусловно, заранее пристреляна. А передовая, по всему чувствовалось, уже недалеко. Впереди весенним громом переговаривалась артиллерия, четко слышался сухой стрекот пулеметов. Изредка совсем неподалеку крякали тяжелые мины или случайно залетевшие одиночные снаряды. Но поскольку, по всей вероятности, они предназначались не нам, то особого беспокойства у расчета не вызывали.

Вскоре пришлось остановиться, собрать пулемет и уже двигаться дальше со всеми предосторожностями. Идти стало еще труднее. Обливаясь потом, Бондаренко и один из братьев-близнецов тянули тяжелый «максим», проминая в пашне глубокий темный след. Колеса от налипшей грязи не хотели крутиться, толстый ствол то и дело царапал землю, а попадалась колдобина — пулемет валился набок.

— Э, братцы, этот плуг вымотает из нас всю душу, — остановился Бондаренко, тяжело переводя дыхание. — А что, если по дороге попробовать? Сколько идем, а на ней все спокойно.

А ведь и в самом деле? Остановились передохнуть, прикинули так и эдак. Великолепная асфальтированная дорога, без единой морщинки шла как раз туда, куда нам нужно. Передовая не так далеко, но и не настолько близко, чтобы можно было без промаха полоснуть по нас из пулемета. Если же по дороге будет идти один человек, то вряд ли вражеская артиллерия станет по нему палить. Известное дело — из пушек по воробьям не стреляют. Один потащит пулемет по асфальту, остальные, пригибаясь, пойдут по обочине. А потом будем меняться.

— Я первый. Попробуем, что из этого выйдет. А вы на всякий случай отойдите подальше от греха… — Бондаренко круто развернул пулемет, взобрался на пологую насыпь.

Вскоре наш «максим», погромыхивая коваными колесами, бойко катил по асфальту. Вначале все опасались, что вот-вот по дороге ударят из орудий, но пока обходилось. Если так дело пойдет и дальше, то еще с километр мы будем блаженствовать и легко доберемся на передовую в роту лейтенанта Корсунова.

Глядим на Бондаренко. Он идет по дороге как-то странно и непонятно. Через каждый десяток шагов нагнется, лукаво подмигнет нам, что-то поднимет, положит в карман или бросит в рот.

— Гришка, что ты там колдуешь? — кричим наводчику. — Может, тебя уже пора подменить?

— Военная тайна. Пока обойдусь без подмены, — широко улыбается Бондаренко, нагибаясь к дороге в очередной раз.

По всему чувствовалось, что пора бы уже нам отходить от шоссе подальше. Невдалеке начали падать вражеские мины, посвистывали пули, сбивая с вершин придорожных деревьев зеленую пыльцу. А Гриша наклоняется все чаще и чаще. И молчит. Наконец крикнул:

— Ребята, сюда! Открою секрет, смотрите…

Гришка оттопырил карман шинели, и мы с изумлением увидели, что он доверху набит белоснежными кусочками пиленого сахара-рафинада.

— Это не считая того, что вот сюда натрамбовал, — смеется Бондаренко, хлопая себя по животу.

— Где набрал?

— А вон, смотрите. Специально для нас кто-то приготовил.

На чистом, подметенном свежими ветрами, вымытом весенними дождями асфальте, сколько хватал глаз, белели кусочки сахара. Словно кто-то нарочно разложил их через равные промежутки. Десять — пятнадцать шагов — кусочек рафинада, еще столько же — опять сахар…