Игорь Мартьянов - Слово солдата

Долго ли, коротко ли ехали, но вот и город Дьюла, наш пункт. На улицах снег, а мы все в кальсонах и босиком. К поезду подали трамваи на конной тяге и начали развозить по городу, по госпиталям.

Наш 5058-й эвакогоспиталь размещался в бывшем здании суда. Просторные светлые залы заседаний приспособлены под палаты. Всюду блеск и чистота. Поднимаемся по широкой парадной лестнице, придерживая двумя руками, под громкий смех медперсонала, кальсоны.

Трудно поверить, что фронтовой кошмар остался позади и у нас теперь одна забота — лечиться и отдыхать. Испытываешь чувство какой-то неловкости оттого, что ты ранен, а твоим боевым товарищам сейчас ой как достается… Медикам здесь тоже не легко. Особенно устают те, кто работает в хирургическом отделении. Всегда не хватает бинтов, медсестры и нянечки сами стирают и дезинфицируют их.

Рана под гипсом гниет, и все мы, тридцать бойцов с одинаковыми ранениями (дразнили нас за раскоряченный, нелепый загипсованный вид почему-то «самолетами»), ходим за лечащим врачом и канючим:

— Анна Павловна, гипс пора снимать!

Пристаем не все сразу, клянчим по очереди, берем измором.

Только в конце марта сняли гипс. Распилили ножовкой и содрали кожу живьем — рука красная, страшная, неживая, без кожи… Врачи только посмеиваются:

— Отличная рука!

А эта отличная рука так отяжелела, что все тело тянет вниз. Чтобы не падать, пришлось подвязать ее на несколько дней на шею. А когда повязку сняли, оказалось, что не гнется. Потом что-то признали неблагополучным с нервами, плечевыми мышцами. В общем, разладился матрос Федин…

Занимаемся, поломанные и починенные, лечебной физкультурой. Смех и грех! У кого нога не поднимается, у кого рука. Тот в халате запутался, у другого кальсоны свалились, а поднять нечем.

Как бы там ни было, а стало ясно, что выкарабкался. Остальное долечит время.

Пуще прежнего стал приставать к врачам: не могу койку зря пролеживать, от безделья задыхаться, когда война идет полным ходом. Поначалу назначили меня старшим по палате — помогать санитаркам, присматривать за ранеными. Но этого для кипучей матросской натуры было, конечно же, мало, и я упрямо продолжал требовать какого-нибудь настоящего дела. И, видимо, достаточно допек своих врачей, потому что однажды был вызван к начальнику госпиталя. Критически осмотрев меня, тот поинтересовался, способен ли я нести службу, требующую не только терпения и смекалки, но и физической выносливости.

— Боец, который был на этом месте до вас, получил по ходатайству госпиталя медаль «За боевые заслуги», — важно добавил начальник.

А дело вот какое: надо было возить почту от раненых и медперсонала в управление госпиталей, находящееся в городе Дебрецене.

Так по иронии судьбы человек, не любивший писать и почти всю войну не писавший никому писем, превращался в курьера, почтальона, вестника чужих радостей и тревог. Чтобы окончательно убедить меня в особой ответственности моей миссии, начальник сказал, что придется возить и секретную корреспонденцию, а следовательно, мне выдадут боевое оружие. Конечно, я не мог устоять перед перспективой снова встать в строй, хотя бы в такой. Правда, лечащие врачи отпустили меня неохотно, взяв обещание всякий раз возвращаться в свою палату и хоть пару дней подлечиваться.

Мне польстили, сказав, что обсуждался не один десяток кандидатур на это место и выбор пал именно на меня за мою смекалку и выносливость. И вот в один прекрасный день вручили мне командировочное предписание, выдали обмундирование, сухой паек на неделю, оружие, и отправился я на железнодорожную станцию.

Самым сложным для военного курьера был вопрос, как добираться до места назначения. Начальство предоставляло здесь полную свободу выбора. Поездом ли, на попутной машине, пешком — как удастся. Сколь «дипломатичной» была эта свобода выбора, понял я, когда увидел, что творится на вокзале. Товарные и пассажирские поезда были набиты битком, обвешаны сверху донизу народом. Десятки людей вплотную сидели на крышах, болтая свешенными ногами. Вагоны пестры, как цветник, — во все стороны едут преимущественно женщины, а они всегда хотят быть нарядными. Одни возвращаются в родные края, откуда только что ушла война, другие уходят от нее.

Попадались в эшелонах два-три воинских вагона, но пробраться туда было почти невозможно. Лишь изредка выпадало счастье ехать со своими — пехотинцами, артиллеристами, танкистами, которые спешили к фронту с мощной военной техникой на платформах. Таким поездам везде зеленая улица.

Каких только людей не повидал я за свои переезды! В каких только ситуациях не оказывался! Иногда ночью поезд плетется еле-еле, так что можно сойти вниз, выкурить спокойно цигарку и догнать его. И вдруг ночную тишину нарушают шум, крик, визг. На пассажиров напали грабители. Много бродячего люда разной национальности и отнюдь не благовидных профессий выбрасывает на свои растерзанные дороги уходящая война. Кое-кто ради дорогой тряпки не раздумывает обидеть слабого. Видно, что путешествующие женщины хорошо осведомлены о возможностях встреч с такими вагонными пиратами, поэтому рады-радешеньки заманить к себе на платформу хоть и раненного, но вооруженного военного человека. И когда к нам начинают лезть полуночные бандиты, я спокойно делаю пару выстрелов в воздух. Этого бывает достаточно, чтобы черные тени тут же исчезли, а багаж моих спутников остался на месте.

Женщины быстро привыкают к моему обществу, обсуждают что-то свое, радуются, когда я угощаю их детишек кое-чем из своего пайка.

Возвращаюсь после одной из таких командировок в Дьюла, а госпиталя и след простыл. По пустому зданию гуляет ветер. Кое-как разыскал старшину госпиталя и двоих наших солдат из команды выздоравливающих. Они задержались, чтобы реализовать оставшийся овес. Вместе с ними и прибыл я на новое место в город Мишкольц. Служебную корреспонденцию сдал в канцелярию, письма — адресатам. Так случилось, что в большинстве из них сообщались самые добрые новости с Родины. Сотрудники и раненые были по-настоящему довольны, благодарили меня, что не пропал в пути, не растерял дорогие весточки. А медсестры даже наградили поцелуями. Только тогда, если говорить начистоту, я впервые по-настоящему понял, каким важным звеном был в той сложной цепи, что связывала нас с родимой сторонкой. А ни о чем другом на чужбине так не мечталось, как о встречах с ней…

Сдал оружие, обмундирование, снова остался в кальсонах и рубашке и — в палату на долечивание, до новой командировки.

Долго ждать ее не пришлось. И опять поезд, опять едешь, стоя на одной ноге, куда-то во тьму и думаешь, когда же наконец кончатся эти бесконечные дороги, переезды, перегоны…