Яков Резник - Так добывалась Победа

После войны я встретила Давида Григорьевича в Виннице. Мы очень обрадовались друг другу. Оказалось, что Печерский тяжело болел туберкулезом, перенес семь операций на легком. Его ожидала восьмая. Как врач, он, очевидно, понимал, что операцию эту ему не перенести — и написал обращение к своим коллегам-врачам. Я приведу это обращение. Оно так характеризует удивительного человека, добровольца, фронтового врача Д. Г. Печерского.

«Дорогие товарищи!

Много лет я проработал с вами бок о бок в одном учреждении. Мы вместе боролись за жизнь людей. Болезнь, борьбе с которой мы посвятили лучшие годы своей жизни, теперь одолевает меня. Смерть сама по себе не страшна, страшно ее ожидание. Как было бы хорошо, если бы я мог своею смертью никому не причинить страданий, если бы мое горе осталось только со мной. Но довольно об этом. Я солдат и надеюсь, что последний свой час встречу достойно.

Мне не раз приходилось задумываться над смыслом жизни, и всякий раз я прихожу к неизменному выводу: он — в верном служении людям. В этом отношении наша с вами профессия имеет неограниченные возможности.

Здоровье — это самое дорогое, что дала природа человеку. Ошибка врача в лечении нередко имеет роковые последствия для больного. Мы обязаны лечить хорошо, по-современному, быть во всеоружии, но мы не должны также забывать, что душевное отношение, ласковое слово являются бальзамом для больного.

Ведь нередко мы проявляем нетерпимость, раздражительность, становимся на формальную точку зрения там, где нужен тонкий анализ сложного мира чувств и переживаний больного человека. Больной человек, попав в наши теплые, ласковые, но вместе с тем твердые руки, должен поверить, что ему нечего опасаться за свое будущее. Я знаю, что эти мысли не новы и не оригинальны, но они справедливы, и мы часто о них забываем.

Дорогие товарищи, сослуживцы! Мне невыносимо грустно от того, что я больше не буду участвовать с вами в обходах, пятиминутках, врачебных конференциях, во всем том, что составляет жизнь нашего учреждения. Мне грустно от того, что я не буду ходить по нашему красивому древнему парку. Я любил людей, нашу работу, я любил жизнь».

Не там ли, на фронте, получил он закалку, воспитал в себе мужество?

Мне хочется рассказать об одном из тех дней фронтовой жизни Челябинской добровольческой танковой бригады, о которых в сводках Совинформбюро обычно говорилось: «На фронтах ничего существенного не произошло».

Всю ночь то дорогами, то бездорожьем наши «тридцатьчетверки» продвигались на юг вдоль «Чумацкого шляху», как здесь называют Млечный Путь. Мы, десантники, сидели на танковой броне. И справа и слева от нас полыхали багровые отсветы пожаров, глухо громыхали артиллерийские залпы. Было тревожно: бригада, казалось, втягивается в огненный коридор.

Мы знали, что слева находится окруженный нашими войсками Тернополь, а справа — линия фронта. Немцы беспрерывно атаковали нашу оборону, они хотели во что бы то ни стало прорваться к Тернополю, на выручку своему гарнизону. Отражая эти яростные атаки, советские пехотинцы истекали кровью, подразделения редели. А противник, подбрасывая новые резервы, наседал…

Перед рассветом автоматчики-десантники спешились. Танки ушли вправо по изрытой снарядами шоссейке. Очевидно, танкисты надеялись под покровом предутренней мглы, не демаскируясь, занять выгодные позиции для ведения огня по врагу. Батальон автоматчиков-десантников повел командир гвардии капитан Приходько, повел к селу Белавницы, которое еле-еле мерцало своими белыми мазанками. К восточной окраине села примыкал небольшой, угрюмый сосновый бор.

От наших бывалых разведчиков гвардии старшины А. Соколова и гвардии сержанта А. Храмова мы узнали, что противник расположился на правом берегу реки Серет, которая, как сабля, рассекала село.

Не теряя времени, занимаем оборону по усадьбам, ниспадающим к реке, и по опушке соснового бора, которая обрывается у крутого берега Серета. Окапываемся, не жалея сил. Знаем, что в обороне хорошо отрытые окопы и траншеи — залог успеха.

Еще не рассвело, а противник, видимо, обнаружил нас: то в одном, то в другом месте вспыхивают разрывы мин; над головами пролетают зеленые и красные огоньки трассирующих пуль. Мы молчим, только яростнее и упорнее зарываемся в землю. Благо — она не мерзлая. Хотя накануне и выпал небольшой снег, но под ним земля уже оттаяла — весна свое берет.

Поутру подул теплый южный ветер, туман рассеялся, а в десятом часу засверкало по-весеннему ласковое солнце. Сквозь нечастый грохот выстрелов донесся легкий колокольный звон.

— Где-то утреню правят, — улыбнулся мне сосед по окопу сержант Бородин. — Ведь сегодня пасха.

Я из-за бруствера осматриваю село. По ту сторону неширокой, но полной талыми водами реки, по косогору, разбросаны белые мазанки. Среди них, у дороги, что вела к мосту, небольшая с зеленым куполом церковка. Оттуда плыл пасхальный звон. Но вот колокола умолкли, и у соснового бора вспыхнула ожесточенная автоматно-пулеметная стрельба. Она длилась минут десять — то разгораясь, то затихая. Потом наступила тишина, только не умолкая шумела река.

За нашими спинами послышалось глухое чавканье сапог. Снег к этому времени совсем растаял, и теперь поблескивали лужи.

— Володя Червяков с каким-то пареньком повел троих пленных к штабу батальона, — говорит мне сосед Бородин. У него уже отрыт окоп в полный профиль. Начал прокладывать траншею. Стараюсь не отставать от него. Но через несколько минут прибежал запыхавшийся посыльный и говорит, что меня вызывает на КП замполит командира батальона гвардии капитан Саваскула. Вызов не удивил: тогда я был комсоргом батальона автоматчиков-десантников. А у замполита всегда есть какое-нибудь дело для комсорга.

Командный пункт нашего батальона разместился в кирпичном здании школы. Гвардии капитан Саваскула сказал мне, что надо немедленно выпустить боевой листок. Весь личный состав батальона должен знать о смелых и разумных действиях взвода гвардии лейтенанта Расторгуева. Это на его участке обороны противник пытался предпринять разведку боем. Под прикрытием артиллерийского и минометного огня, под шквальным действием пулеметов взвод немецкой пехоты на челнах форсировал реку на нашем левом фланге. Лейтенант Расторгуев приказал бойцам без его команды не стрелять. Подпустили фашистов к своему берегу, а когда те начали выгружаться — дали им прикурить. Троих — в том числе и офицера — взяли в плен, а остальные будут кормить раков.

Пишу об этом в боевом листке, а в это время слышу, как допрашивают пленного офицера. Он мокрый, озябший, перепуганный. Заискивающе тычет свои документы, чтобы поверили, кто он, из какой части. Говорит, что к Белавинцам со стороны фронта движется танковая часть: двадцать шесть «тигров» и около двадцати «пантер».