Пётр Панч - Голубые эшелоны

Это, значит, Яшко и Галька прибежали за селедкой. Они думают, что я жадина, а я, может, потому и не поделился с ними, что это была не селедка, а какая-то засоленная щепка. А меня еще и кнутом. За что?

— Лишь бы только самому нажраться! — приговаривал отец, нацеливаясь еще раз вытянуть меня кнутом.

— Вы бы попробовали сами ее съесть! — Меня охватила злость: как будто легко было насобирать целых три копейки, как будто легко съесть такую селедку, что у меня все руки прямо побелели от соли, — и я заревел на весь двор. Мне стало жалко себя. Я начал растирать слезы кулачками и почувствовал, как в глаза попала соль, забралась и в царапины на щеках. Я принялся кричать. Даже отец испугался:

— Беги, дурень, промой глаза!

За слезами я уже не видел дороги, и отец повел меня за руку к дому. Возле телеги хныкала Галька. Яшко тоже шмыгал носом. Должно быть, им было жаль меня, а может быть, селедки, от которой остались одни косточки да сухой хвост.

За садом, у дороги, было глинище. В летнее время там по целым дням бегала с криком детвора, прыгая в желтую яму, где обычно валялась дохлая кошка или собака. На зеленеющих пригорках паслись овцы, белые гуси щипали траву, а свинья рыла мордой землю.

Иногда на глинищах располагались табором цыгане, тогда детвора становилась в отдалении голопузой стеной и, засунув в рот пальцы, счастливо наблюдала, как цыгане возятся в своих дырявых шатрах.

Глинище одним краем выходило на Полтавский шлях. В дальнем углу стоял на кочке почернелый столбик с зарубкой сбоку. Здесь кончался город Валки, и дальше шел уже общественный выгон с хлебными амбарами. За выгоном махал крылом Болюбашев ветряк, а там, вплоть до Водопоя, было поле. Здесь в хлебах всегда перекликались перепела.

Чтобы быть псаломщиком, нужно уметь читать. Отец охотно учил нас, только заставлял водить по буквам не пальцем, а указкой, выструганной из ясеневой щепки. Когда я уже читал букварь, на выгоне начали рыть канавы и укладывать в них кирпич. На красном фундаменте выросла беленькая школа, огражденная от дороги штакетником. Над воротами высилась дуга с прорезанными посредине цифрами — «1898».

Хотя Галька была старше меня на целых два года, а Сердюков Антон уже был парубком, нас всех записали в первый класс. В каждом классе стены были густо увешаны цветными картинками. Мне больше всего понравилась картинка с бородатым Авраамом. Если бы ангел не схватил его за руку, он заколол бы Исаака, который уже и не сопротивлялся. На всех картинках люди были в цветных одеяниях и в кожаных сандалиях, а по Боровиковскому переулку осенью не пройдешь даже в юфтевых сапогах, лучше обходить огородами, если кому нужно в город, а то и в церковь.

Во втором классе висела карта, на ней между рыжими землями с синими прожилками, совсем такими, как на руках у нашей бабуси, как бы плавали в воде большие буквы. Когда эти буквы складывали вместе, выходило «Атлантический океан». Павло Пересада, из Гонтова Яра, однажды сказал на уроке «акиан». Мы захохотали, а учитель, Павел Григорьевич, даже похвалил его:

— Он правильно говорит. Так и нужно по-русски выговаривать: «акиан», чтобы «а» слышалось. Повтори, Тупица.

Марко Тупица, из Бабырки, засопел, вырос над партой чуть не до потолка и с натугой сказал:

— Атлантический акеян!

— Сам ты — окаянный. Сядь!

С попом Слюсаревым Марку пришлось еще горше. Он на уроке «закона божьего» прочитал в книжке: «Мытарь вынул кошелек…»

— Ну, довольно, — говорит поп, — теперь повтори, что ты прочитал.

— Мытарь вынул… кошелку.

— Кошелек, — поправил Слюсарев.

— Вынул… ко… кошелку, — повторил Марко.

— Кошелек, — уже сердится поп.

— Ко-ко-кошелку, — сквозь слезы снова говорит Марко.

Слюсарев ударил его по голове линейкой.

— Что это, ирод? — И сует ему под нос свой кошелек. Марко уже заревел, как бугай:

— Гаманец! [13] Кошелек (укр.) .

Поп плюнул и ушел из класса.

За окнами выгон курился под солнцем, желтел уже козлобородник, зеленели кустики паслена, пробивался спорыш. В Нестеровой леваде белел терн, а на дубках громко кричали иволги. Там, верно, вся поляна синеет пролесками, между ними выглядывают мохнатые лесные фиалки, розовый медок, покачиваются на сизых стеблях алые головки анемонов, а по насыпи рва уже желтеют тюльпаны. Но после уроков еще нужно идти копать ямки для школьного сада.

Учитель Павел Григорьевич с первых же дней решил завести при школе большой сад. Деревья привозили из-под самого Харькова, а сажать их должны были школьники. Уже от большака была высажена широкая аллея тополей, а под ними — держидерево. За хлебными амбарами, на открытом месте, посадили несколько кустов винограда, а еще дальше сделали перевалы для питомника. Вокруг всего сада насадили неведомое до этих пор у нас дерево — «маслину». Учитель такое же точно дерево показывал школьникам на картинке, где Иисус Христос едет на осле.

— Потому называется еще «иерусалимской вербой», — пояснил он.

Но на вербу оно совсем не похоже, у него сизые листочки, а ветки снабжены такими колючками, что, когда кусты поднялись выше плетня, ни одна корова не могла продраться в сад. Второе неизвестное в Валках дерево было «тутовое», или «шелковица», с крупными листьями. Этими листьями учитель откармливал шелковичных червей. Мы с Яшком тоже посадили у себя шелковицу и выкормили на подоконнике целых три червя, а потом кинули им мятой бумаги. Зеленые гусеницы залезли туда и начали обматывать себя паутинкой, пока совсем не спрятались в розовый кокон.

Такие коконы учитель собирал и отправлял прямо в Москву, на фабрику.

Ученики еще продолжали сажать новые деревья, а беленькая школа уже выглядывала из зеленого венка. Вокруг были проложены и посыпаны песком дорожки, канавки под деревьями протянулись по шнурку, в кольце из синих цветов стояло несколько ульев, и над ними переливались золотом пчелы. Тут же стоял на белой лесенке дождемер.

Ученики приходили теперь в школу, как в церковь, а когда учитель намечал очередную работу в саду, все только этого и ждали: тут были незнакомые породы яблонь, вишен, слив, по обочинам дорожек полоски шелковой травы, за ней — ленты цветов, таких, что глаза разбегались, а от запахов дух захватывало.

Под окнами школы зеленели густые кусты. Только протяни руку, и можно играть кистями сирени или белоснежным жасмином. Учительница сердито захлопывает окно и собирает с парт тетради с диктантами.

— Тупица Марк! Почему ты везде пишешь простое «е»?

Марко делает удивленные глаза:

— Ей-богу, Глафира Семеновна, пишу «ять», а выходит «е»!

— Пересядь на другую парту. Это у тебя от сирени туман в голове.