Мари-Даниель де Корберон - Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II

Среда, 4.— К брату.

Я говорил тебе о семи военных кораблях, приготовляемых к плаванию; их будет всего шестнадцать, да четыре фрегата, да гильот с бомбами. Но это все ничего не значит — дело идет о простых эволюциях, как в прошлом году.

Спектакли наши отложены, не знаю, что из них выйдет. Нелединская нездорова, я ее вчера видел. Она меня упрекает за то, что я постоянно бываю у Бемеров, но ведь это мне не мешает посещать и моих русских друзей. Обедал у Спиридовых, они завтра выезжают на дачу.

Бедная Протасова, фрейлина императрицы [151] Первая камеристка и доверенное лицо Екатерины II. Ей был поручен надзор за девицей Алексеевой, дочерью императрицы и Григория Орлова. , сошла с ума. Во всяком случае она страдает меланхолией. Некоторые думают, что это от любви к Орлову и ревности к Зиновьевой, на которой он женился.

Четверг, 5.— К брату.

Обедал сегодня вдвоем с маркизом. Здоровье его плохо и силы не возвращаются. После обеда был у Панина, у Ивана Чернышева и у баронессы Нолькен, которая, недавно, во второй раз выкинула. Затем я ездил гулять в Екатерингоф и ужинал у Голициных. Матюшкина была очень мила и красива; я сидел рядом с нею и мы много говорили. Она дала мне понять, что может быть выйдет замуж, но продолжает любить Мальтища и другого любовника себе не возьмет. Они уже давно любят друг друга; Матюшкина отказала многим женихам по этому поводу и думала даже оставаться в девицах до тех пор пока ее не отдадут за Мальтища. Родители, однакож, запретили ей и думать о нем; поэтому она хочет выйти замуж, для того чтобы потом жить с Мальтищем.

Понедельник, 9.— К брату.

Маркиз серьезно болен. Не успев избавиться от лихорадки, он вышел слишком рано, схватил колики, ему пустили кровь, но лихорадка вернулась и если она продолжится, то может выйти плохо. К счастию, его лечит превосходный доктор, англичанин Роджерсон, врач императрицы. В городе говорят что у маркиза гангрена в желудке; это одна из сплетен, которыми так богат Петербург.

Вернувшись, от Бемеров домой я застал у себя Комбса. Он мне рассказал очень забавную историю, которая может показаться невозможной для тех, кто не знает этой страны. Я не говорил тебе что в тот день, когда мы ездили на Каменный остров, императрица обедала на Невских островах (iles de Nevski), у Потемкина, в палатке, устроенной по казачьи. Этот фаворит, который теперь сильнее чем когда-либо и играет роль, подобную той, которую играла Помпадур в конце своей жизни, представил Ее Величеству некоего Зорича (Zoritz), гусарского майора, которого сделали подполковником и инспектором легкой кавалерии. Этот новый фаворит обедал тут же. Говорят, он получит 1800 душ крестьян за свой первый опыт! После обеда Потемкин, стоя на коленях, пил за здоровье императрицы. После обеда она, в более веселом расположении духа (говорят, что старушка подвыпила) отправилась на Фарфоровый завод. А там, в это время, в одной из мастерских был новоприбывший француз, который не успел еще представить императрице своих рабочих и потому спрятался от нее в какую-то комнату, из которой, сквозь раскрывшую дверь, видел Ее Величество и слышал следующий разговор. Какой-то князь, судя по описанию — Репнин, взял не успевший еще затвердеть сосуд, сплющил его в руках, чтобы сделать отверстие овальным, поднес к императрице, в присутствии фрейлин и спросил: «на что это похоже?» Императрица сейчас же ответила: «на три вещи: на ночной горшок, на колпак и на 24. 99 330. 30. 50. 11. 60. 30» [152] Издатель «Дневника» приводит слова императрицы в цифрах, как написал их и Корберон (прим. перев.). . Затем повернувшись она прибавила потише но все же довольно внятно: «76. 60 300. 81. 68. 66. 95. 99». Французский рабочий, отделывавший сосуд, взял его обратно и спросил как с ним поступить. «Как прикажете, Ваше Величество?» — спросил тот же князь. «Ну — отвечала императрица — раз он сделал 300. 30. 5. 11. 60. 30, то остается только сделать 300. 30. 18. 64. 81». Все расхохотались, но, конечно, не привели этого в исполнение. Француз, слышавший разговор, передал его Комбсу, а Комбс — мне. Не знаю посоветовал ли ему Комбс держать язык за зубами, но желаю чтобы так было, а то ведь немудрено и в Сибирь прогуляться. Я тебе рассказываю эту историю по секрету, в своем дневнике, который ты прочтешь только вместе со мною.

Четверг, 12.— К брату.

Сегодня был у меня барон Гейкинг. Он поступил на русскую службу, майором 1 Кирасирского полка. Этим путем он думает вознаградить себя за лишение старосты в Курляндии. Он хочет, между прочим, заняться торговлей и удовлетворить свою любознательность путешествиями. Если это не удастся, то он выпросит себе назначение каноником в Германии, где и будет жить на покое, развиваясь и работая для своего образования. Проект очень похвальный; я его одобрил. Затем я прочел Гейкингу некоторые места из моего дневника, которые так ему понравились, что он сам теперь хочет писать дневник. Уезжая в свой полк, он обещал сообщить мне заметки о Польше. Гейкинг не глуп, многое знает и я очень буду рад вступить с ним в сношения.

Шведского короля ждут сегодня или завтра.

Пятница, 13.— К брату.

Маркиз продолжает хворать. По вечерам у него лихорадка, хотя и не очень сильная, но все-таки изнурительная. Он худеет и бледнеет.

Шведский король прислал курьера уведомить, что противный ветер задерживает его прибытие.

Обедал у Бемеров и встретил там итальянца, маркиза Кавалькадо, который был русским поверенным на Мальте. Этот сорокалетний человек кажется очень порядочным и разумным. Как и у всех итальянцев, у него страсть к картинам; он даже сюда привез одну, не с собою, так как не хотел подвергать ее риску морского путешествия, а сухим путем. Один купец давал ему за нее тысячу дукатов, а король прусский — даже 2000 германских пистолей, то есть 40 000 франков, а Кавалькадо все-таки не продал. Ни климата, ни общества, ни женщин Мальты он не хвалит.

Суббота, 14.— К брату.

Утро прошло у меня с пользой, мой друг, так как мне выпал случай оказать услугу хорошему человеку и я, может быть, успею в этом.

В течение последних двух месяцев моего пребывания в Париже, меня осаждали просьбами лица, имеющие какие-нибудь дела в России. По приезде в Петербург, я поручил работу об этих делах нашему консулу, Лессепсу. Консул, весьма глупый человек, ничего по ним не сделал, и я, после многих бесплодных хлопот, в виду плохой репутации французов, должен был оставить эти дела без всякого движения. Случай привел ко мне одного актера, некоего Добекура. У этого Добекура есть старый процесс с Дэмарэ, которого я знаю за негодяя; он даже бежал отсюда, будучи подозреваем в подделке таможенной печати. Между тем Добекур — друг Перро, и принес мне письмо от него. Я выслушал его дело, вполне справедливое, и обещал помочь.