Мари-Даниель де Корберон - Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II

Вторник, 24.— К брату.

Дела становятся интересными, мой друг: гр. Панин выходит в отставку, и говоря с кем-то о своих бесплодных попытках, сказал: «Погодите, дела не могут оставаться в таком положении». И действительно, при дворе все недовольны. Великий князь, у которого нет денег, со злобою смотрит на безумную щедрость матери к ее фаворитам. Его полк готов произвести государственный переворот, но для того, чтобы задумать и выполнить этот переворот нужен человек, обладающий хорошей головою. Один только кн. Репнин годился бы на это дело — он тоже очень недоволен. Мы будем смотреть на происходящие без особенного интереса, потому что я недостаточно политик, чтобы желать совершения больших преступлений из-за малых выгод.

Среда, 25.— К брату.

Мы были правы, мой друг, опасаясь аббата Дефоржа и его происков: он уже успел добиться изгнания Сен-Поля. Впрочем, это большое счастье для последнего, так как он только терял здесь время, и ничего бы не получил через маркиза, подозрительность которого охлаждает и ум и душу. Сен-Поль надеется найти место у де-Ля-Хузя (de-la-Houze) [160] Французский посланник в Саксонии. , в Гамбурге, а это пост очень интересный в торговом отношении.

Принц де-Шимэ собирается ехать на воды, в Карлсбад. Мне кажется, что он недоволен маркизом, так как говорит, что ничего не понимает в его политике; да это и не удивительно. Поведение аббата и доверие к нему маркиза сердит де-Шимэ, и не одного его конечно.

Уверяют, что шведский король, в сопровождении Бецкого, был с визитом у г-жи Рибас. С трудом верю такой странной выходке, но считаю ее возможною. Рибас все более и более купается в грязи. С тех пор как Перре вышел из кадетского корпуса, его всеми мерами стараются очернить. Распространился слух, что один из учителей видел его ночью, в саду Корпуса; но этот самый учитель, на совесть, публично отрекся от такого показания, и подал в отставку. Некий Греа (Great), правая рука Рибаса, предлагал даже этому учителю 600 р. за свидетельство против Перрэ. Скажи, мой друг, в какой еще стране можно видеть подобные ужасы? И этому Рибасу вверяется воспитание молодых дворян России! Хорошие надежды на будущее! Если бы все подвиги этого поганого итальянца стали известны императрице, вот была бы буря! Но у низких, грязных негодяев есть своя звезда.

Вечером, я был в одном городском саду, который почему-то называется итальянским (?), хотя в нем нет ни зданий, ни станций, вообще ничего итальянского. Просто несколько аллеек, расходящихся лучами, небольшая оранжерейка и цветнички, а на самом конце — маленький домик, в котором продаются стеклянные вещи, очень плохенькие.

Четверг, 26.— К брату.

Сегодня праздник, мой друг, и аббат Дефорж, по обыкновению, захотел служить обедню. Назначена она была к 10 1/ 2часов, а начали в 11. Де-Шимэ, раздосадованный опозданием и продолжительностью богослужения, ушел не дождавшись конца, а за обедом сделал довольно резкую сцену аббату. Последний промолчал, но он это припомнит и отмстит за себя маркизу, который продолжает хворать, что меня во многих отношениях беспокоит. Если он не поправится, то должен будет просить отпуска или выйти в отставку; тогда я остаюсь поверенным в делах. Но в таком случае я боюсь, что останется и аббат, такой любитель писать доносы, сплетничать и интриговать. Кроме того принц де-Шимэ тоже не хочет уезжать до выздоровления маркиза и я думаю, что он метит на место посланника. Вот будет забавный посланник!

Граф Панин завтра положительно уезжает и не вернется раньше конца осени. Думаю, что он не особенно покоен. Графу Брюлю, который, не получая никакого назначения, собирался уехать, он сказал: «Подождите, подождите, дела должны измениться, они не могут так идти». Из пяти новых адъютантов один подает большие надежды; это — Левашов, он очень умен.

Князь Орлов недавно возил свою жену ко двору, но они в тот же вечер вернулись, из чего можно заключить, что приняты были плохо.

В Петергоф, ради праздника, было вызвано несколько придворных дам: Голицина, Матюшкина, Чернышова, Репнина и проч. Баронесса также получила приглашение. Великая княгиня беременна на четвертом месяце.

После обеда, мы с Бемерами ездили кататься по Царскосельской дороге, в новоустроенный загородный дом Императрицы, в 6 верстах от Петербурга. Он построен в древнем вкусе, с башнями. Комнаты довольно велики, но замечательного ничего не представляют. Сада еще нет, а церковь будет построена рядом; модель ее мы видели в доме. Там же висят портреты всех монархов Европы, но очень плохие.

P. S.: граф Готланд ужинал у Лясси, который пригласил также и маркиза. Завтра король должен бы обедать у нас, но болезнь маркиза этому помешает. Я немножко удивлен что Лясси не пригласил меня. Должно быть тут есть какая-нибудь политическая причина, которой я не знаю.

Пятница, 27.— К брату.

Ужинал у Бемеров, вместе с Нессельроде. Он уверяет, что из займа в два миллиона экю, сделанного Швецией у Голландии, только 800 000 разошлись по стране, а остальное забрал король, на свои надобности.

На довольно веселом ужине у гр. Лясси было 35 человек. Граф Готланд сидел рядом с женой Ивана Чернышова, а Барятинская — между испанским и австрийским послами. Говорят, что первый за нею ухаживает, а я думаю, что это было делом политического расчета с его стороны.

Суббота, 28.— К брату.

Болезнь маркиза начинает меня беспокоить. Он ужасно ослаб и похудел. Роджерсон недоволен им, по-видимому, тем более что к болезни примешивается меланхолия; боюсь, чтобы с ними не было то же, что с Лясси.

Вечер я провел с маркизом, чтобы его развлечь, как советует доктор. Говорят, что Лясси уже успел похудеть и с тех пор как приехал. Здешний климат ему вреден — меланхолию наводит. Маркиз боится как бы не пришлось ему подавать в отставку.

Что касается меня, то я не знаю даже что желать: оставаться ли здесь поверенным в делах или искать другого места. Но как бы то ни было, мне нужно иметь 30 000 ливров жалованья. Простой секретарь прусского посольства, находящийся здесь далеко не в таком положении как я, и вообще очень плохо оплачиваемый, получает до 500 р. в год (?); а когда он становится поверенным в делах, то ему дают 100 рублей в месяц от двора, да столько же от министерства, что, все вместе, составляет около 3000 р. в год, да еще без всяких расходов на представительство. Сабатье [161] Сабатье-де-Кабр, французский поверенный в…. [в источнике предложение не закончено.] , живший здесь хотя и хорошо но очень скромно, получал от десяти до двенадцати тысяч рублей. Правда, он, в то же время был посланником короля в Люттихе, так что занимал два места.

Хюттель, с которым мы говорили о его положении и жалованьи, будучи секретарем посольства, не имеет, однакоже, форменных патентов, а назначен простым письмом на имя посланника. Он говорит, что Прусский король почти всегда сам пишет депеши, и его посланники при иностранных дворах сносятся с ним лично. Нередко, приказав шифровать свою депешу, он собственноручно делает к ней открытую приписку, которая важнее самой депеши. Посланников он выбирает следующим образом: приказав представить себе трех кандидатов на вакантное место, он делает им устный экзамен и, выбрав одного, оставляет его жить во дворце в продолжение двух недель, чтобы хорошенько узнать характер избранного и его общение. Послам, возвращающимся с своих постов, он также делает строгий экзамен — расспрашивает их о малейших подробностях, касающихся политики, причем надо держать ухо остро отвечать определенно, без излишней сухости и не размазывая, потому что король не любит ни болтунов, ни тупых людей. Мне очень нравится эта манера; согласись, мой друг, что гораздо приятнее иметь дело с просвещенным монархом чем с его министрами.