Мари-Даниель де Корберон - Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II

Воскресенье, 29.— К брату.

Сегодня я был в Петергофе, где живет двор. Дорогой останавливался обедать у Спиридовых, в 12 верстах от города. Спрашивали почему редко бываю; сослался на болезнь маркиза. В 4 часа выехал далее, так как до Петергофа оставалось 18 верст. На Куртасе было много народа и царствовала скука, хотя танцовали. Шведский король играл в карты с Императрицей; на ней была лента ордена Серафимов, а на нем — Андрея Первозванного. Граф Шепфер (Chepfer) здесь преуспевает, его находят очень умным человеком. Императрица его хвалит и говорит, что он далеко не так печален, как ожидали. Он действительно очень весел и любезен в разговоре. Показали ему толстую г-жу Талызину, которая была любовницей Панина и осталась его другом. «Это делает честь старику, сказал Шепфер, у меня, пожалуй, не хватило бы добродетели».

Я не хотел танцовать, потому что был в мундире. После Куртаса, вместе с одним пажом и с моряком, вернулся к Спиридовым. Они думают, что в день отъезда Шведского короля будет устроено морское празднество. Спиридов пригласил меня, на будущей неделе, на свой корабль, стоящий в Кронштадте; там есть интересный пожарный насос, стоящий 70 000 рублей и всякий раз, при действии, пожирающий на три тысячи угля (?).

Великий князь очень занят своим полком, который теперь в Царском Селе и хорошо выполняет маневры. Он ездит туда всякую неделю и выезжает из Петергофа в 3 часа утра. Обыкновенно он встает в пять, и ложится в девять. Он при мне это рассказывал гр. Лясси, который, вопреки уверениям де-Шимэ, очень хорошо принят при дворе. Правда, Лясси — светский человек и прекрасно говорит.

Ужинал у Спиридовых и вернулся домой очень поздно [162] В этом месте рукопись «Дневника» прерывается множеством чистых листочков, на которых Корберон хотел, вероятно, записать происшествия с 30 июня по 20 июля. .

Понедельник, 21 июля. — К брату.

Пребывание шведского короля произвело здесь большую сенсацию. Деликатность и вежливость приобрели ему сторонников в той стране, которая обращает внимание только на внешность. Я думаю, что он, в сущности, далеко не является таким совершенством, каким его здесь считают. Мне кажется что в нем мало той глубины и твердости духа, которая так необходима монархам, да и как человек он мне не особенно нравится. Все здешние вельможи наперерыв за ним ухаживали давая обеды. Из иностранных послов удостоились принять его только Лясси да маркиз. Лясси живал в Швеции, где был хорошо принят; он даже, вместе с де-Верженном, был посвящен в тайны революции [163] При помощи которой Густав III завладел диктатурой. Де-Верженн помогал ему в виде реванша Франции за раздел Польши, так как России выгодно было бы ослаблять Швецию беспорядками. .

Императрица сделала крупные подарки королю шведскому. Между прочим, трость, с набалдашником, осыпанным бриллиантами и лента, вышитая крупным жемчугом, оцениваются в 65 000 р. Кроме того Императрица поднесла королю орденские знаки, которые сама носила, и шубу в 15 000 р. А он, в свою очередь, выписал для нее из Швеции наилучшие во всей Европе рубины, цены которых я не знаю.

Маркиз дал ужин королю шведскому один раз, а Лясси — два раза. Во второй раз, когда из секретарей всех посольств был приглашен только один я, после ужина была дана сцена из Пигмалиона Руссо, в которой играли Лямери и м-м Понлявилль, самая красивая из наших актрис.

На другой день, в понедельник, я прощался с королем, уезжавшим из Петербурга в 11 часов. В Среду, 16-го, после ужина, он исчез из Петергофа, не простившись с Императрицею, сел на свою галеру в Ораниенбауме, и оттуда написал Ее Величеству письмо. Она послала к нему своего теперешнего фаворита, Зорича, пожелать доброго пути. Король украсил посланца орденом Меча. Он раздал много подарков. Домашнев, президент Академии, получил орден Вазы, но не первой степени, что дало повод смеяться над новым кавалером. Нолькен получил ленту Полярной Звезды, а Ингельман, секретарь посольства, сделан поверенным в делах, с 3000 р. жалованья, а кроме того получил золотую табакерку с пятьюстами дукатами. Оригинально, что это было скрыто от Нолькена, так что он даже не верил, когда узнал.

Я ничего тебе не говорил о праздновании дня Св. Петра в Петергофе. Был маскарад и иллюминация сада. Это празднование стоит посмотреть. Я был вместе с Хюттелем, секретарем Прусского Посольства. Мы говорили об алхимии, и оба страстно желаем работать над нею. Должно быть правда, что хладнокровные люди любят чудесное.

За несколько дней раньше мы говорили о том же с Левецаном (Levetzan), идя к Вельденам. Левецан — датский офицер, 28-ми лет и очень высокого роста. С первого взгляда он мне не понравился, так как принадлежит к числу людей, которых тем более любишь чем короче знаешь, в чем я убедился личным опытом. Это — очень порядочный человек, и мы с ним сошлись. Он мне говорил о химии, и о бумагах, которые передал ему отец за семь лет до твоей смерти, и которые сам получил будучи 25-ти лет от роду.

Четверг, 24.— К брату.

Мы с Левецаном осматривали в Кронштадте прекрасное сооружение, начатое Петром I: канал, выложенный камнем, и ведущий из порта в громадный бассейн. В нем устроено четыре шлюза, для задержания воды. Благодаря этому каналу, можно вводить в бассейн военные корабли и там, выпустив воду, оставлять их на сухом месте, для починки и окраски. Вода удаляется при помощи насоса, сделанного в Англии и стоящего 72 000 рублей. Очень сильный насос — вытягивает в день миллион восемьдесят тысяч бочек (muids) воды.

Пятница и суббота, 25 и 26.— К брату.

Прочел ли ты Вертера , мой друг? Это — очаровательный по чувству и интимности роман Гетэ, а в сущности подлинная история некоего Жерюзалема, сына одного ученого аббата в Лейпциге. Этот молодой человек, очень пылкий, влюбился в некую Шарлотту, невесту другого, и кончил тем, что застрелился. К сожалению, прекрасный роман достойный Ричардсона (!), плохо переведен на французский язык, хотя, по моему, он от этого выиграл, так как полон германизмами, передающими оригинальную красоту подлинника.

У маркиза, мой друг, опять появилась лихорадка. Он уже пятнадцать дней думал, что отделался от нее, хотя все это время по ночам у него бывали маленькие ознобы. Уж лучше бы болезнь опять приняла трехдневный тип, тогда бы она, пожалуй, кончилась прочнее. Похудел он отчаянно, и я боюсь, что с ним будет то же, что с гр. Лясси. Как бы то ни было, я еще подожду писать к графу Эгмонту. Не хочу я, мой друг, чтобы меня считали заботящимся только о своей выгоде, хотя должен признаться, что охотно бы остался здесь поверенным в делах, за отсутствием маркиза.

Воскресенье и Понедельник, 27 и 28.— К брату.