Уолтер Айзексон - Бенджамин Франклин. Биография

Его моральные убеждения также были простыми и приземленными, сосредоточенными на способах приносить реальную пользу ближнему, и он мало интересовался воспитанием в себе более высоких нравственных устремлений. Он больше боролся с тем, что называл «опечатками», чем непосредственно с грехом.

Как ученый, Франклин занимался преимущественно физической стороной нашего мира и демонстрировал мало интереса к абстрактными теориям или высоким материям. Он был великим экспериментатором и талантливым изобретателем, сосредоточенным на том, что может приносить пользу, но не имел ни склонности, ни научной подготовки, чтобы делать глубокие обобщения.

В большинстве начинаний, предпринимавшихся его душой и разумом, масштаб достигался в основном благодаря практицизму, а не глубине мысли или поэтическому таланту. В науке Франклин был более Эдисоном, чем Ньютоном, в литературе — более Твеном, чем Шекспиром, в философии — более доктором Джонсоном, чем епископом Беркли, а в политике — больше Бёрком, чем Локком.

В его личной жизни также наблюдался дефицит душевной преданности и глубокого чувства. Образно говоря, он бывал во многих прихожих, но редко заходил во внутренние покои. Его любовь к путешествиям отражала дух молодого беглеца, сбежавшего от семьи из Бостона, затем от Деборы после первых мыслей о браке и от Уильяма накануне его свадьбы. На протяжении жизни он имел мало эмоциональных привязанностей, способных удержать его на одном месте, и, по-видимому, так же легко перемещался в физическом пространстве, как и в пространстве человеческих отношений.

Его дружба с мужчинами часто оканчивалась разрывом: с братом Джеймсом, с друзьями молодости Джоном Коллинсом и Джеймсом Ральфом, с партнерами по печатному бизнесу Сэмюэлом Кеймером и Хью Мередитом. Он был общительным человеком, любил посещать клубы, в которых велись просвещенные беседы, но дружеские отношения, устанавливавшиеся с мужчинами, были скорее приятельскими, чем душевно близкими.

Он очень сердечно относился к своей жене, но его любовь к ней была не настолько сильна, чтобы помешать ему прожить за океаном пятнадцать из последних семнадцати лет их супружества. Его отношения с ней диктовались соображениями пользы, как и отношения с лондонской домохозяйкой Маргарет Стивенсон. Со своими многочисленными почитательницами он предпочитал флиртовать, а не устанавливать серьезные отношения, и быстро давал задний ход при первых признаках опасности. Самые горячие чувства он проявлял к сыну Уильяму, но затем пламя превратилось в лед. Лишь внук Темпл неизменно вызывал у него пламенную любовь.

Он мог также, вопреки открыто признаваемой вере в необходимость искренности, смотреть на собственное двуличие сквозь пальцы. Он написал свою первую мистификацию в шестнадцать лет, а последнюю — на смертном одре; он вводил в заблуждение своего работодателя Сэмюэла Кеймера, когда планировал выпускать газету; он совершенствовал уклончивость как метод ведения дискуссии; он в равной мере использовал и реальную добродетель, и видимость ее. «В эпоху, прославлявшую искренность, но практиковавшую неискренность, Франклин казался слишком умелым во втором, — отмечает Тейлор. — По причине вкрадчивости своих манер и частой смены тактик Франклин вызывал подозрения, даже когда не собирался прибегать к обману» [642].

Все это подтолкнуло некоторых критиков к тому, чтобы даже успехи Франклина на ниве общественного благоустройства представлять как следствия приземленных устремлений мелкой душонки. Апофеозом такой критики является следующий отрывок из знаменитых «Основных течений американской мысли» Вернона Паррингтона:

Человек, который меньше интересуется золочеными мостовыми в Граде Божьем, чем ровной укладкой булыжников на Честнат-стрит в Филадельфии, который меньше беспокоится о спасении души от вечного горения в огне, чем о защите соседних домов посредством организации эффективной пожарной команды, который менее внимателен к свету, никогда не появлявшемуся на море и на суше, чем к новой модели уличного фонаря, освещающего дорогу запоздавшему путнику, — такой человек, очевидно, не понимает истинной природы людских устремлений [643].

Высокомерное использование Паррингтоном слова «очевидно» дает нам подходящую исходную точку для защиты Франклина. Возможно, это «очевидно» для Паррингтона и других людей с утонченными чувствами, вклад которых в развитие общества не является таким прозаическим, как создание библиотеки, университета, пожарной команды, бифокальных очков, новой конструкции печи, молниеотвода или демократической конституции. Их надменность отчасти порождена стремлением к возвышенным идеалам, которого, как иногда может показаться, так не хватало душе Франклина. Однако отчасти это и проявление снобизма в отношении земных забот и ценностей среднего класса, которые были так дороги Франклину.

Так как же мы, в соответствии с пожеланиями Франклина-бухгалтера, могли бы подвести баланс в бухгалтерской книге его жизни? Подобно тому, как поступал он сам, составляя собственную версию моральных расчетов, мы может перечислить все «за» на одной стороне листа и определить, перевешивают ли они (в чем я сам абсолютно уверен) все «против».

Но сначала мы должны спасти Франклина от карикатур в школьных учебниках — в виде гениального чудака, запускающего под дождем воздушных змеев и изрекающего доморощенные сентенции о том, что сбереженный пенни — это заработанный пенни. Мы должны также спасти его от критики, которая путала его с персонажем, тщательно выписанным им в «Автобиографии» [644].

Когда Макс Вебер заявляет, что этика Франклина основана только на стремлении заработать больше денег, а Д. Г. Лоуренс доказывает, будто Франклин всю жизнь лишь копил деньги и произносил поучения, оба они демонстрируют полнейшее незнание жизни человека, который ушел из бизнеса в сорок два года, посвятил себя общественным делам и научным исследованиям, отказывался от жалованья на многих занимаемых им государственных должностях, сознательно не брал патенты на свои изобретения и постоянно заявлял, что аккумулирование чрезмерного богатства и праздное купание в роскоши не должно одобряться обществом. Франклин рассматривал накопление денег не как цель, а как путь, позволяющий молодым ремесленникам научиться проявлять высокие моральные качества, чувство общности и гражданскую ответственность. «Пустой мешок трудно поставить вертикально», — утверждали и сам Франклин, и его Бедный Ричард [645].

Чтобы должным образом оценить Франклина, мы должны рассмотреть его во всей его сложности. Он не был ни легкомысленным, ни поверхностным, ни заурядным человеком. В нем, спокойно стоящем перед нами и скромно замаскированном, как для истории, так и для самого себя, под самого обыкновенного типа, не увенчанного париком и лишенного других украшений, необходимо разглядеть несколько слоев.