Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

"Лотту в Веймаре" обожаю. У меня весь Томас Манн на немецком языке. Очень рада, что и Вы ее прочли. Я читала два раза кряду. Один раз взасос, второй с чувством и толком, и расстановкой. А вот "Шаляпин" Розенберга показался мне дешевым и по поднесению материала, и по языку — дешевым и фальшивым».

Телеграмма: «Дорогой Михаил Михайлович, операция в среду пятого февраля. Обнимаю. Голубовская».

5 февраля. Онкологический институт. «Дорогой, дорогой М. M.I Спасибо Вам за Ваши ободряющие письма. Главная тревога в руке. Она болит и стянута у плеча как железными обручами. Я ее "разрабатываю" через боль.

Обстановка здесь угнетающая. Лучше лежать в обыкновенной хирургической больнице. В нашей палате 16 человек. Она большая, но воздуху, конечно, мало. Все разговоры о раке и мертвых. Вчера проплакала целый день: отняли ногу у 16-летней девочки из нашей палаты — саркома выше колена.

Родных и друзей пускают только два раза в неделю. Живу в отуплении тюремного заключения. Молю о мужестве и терпении. Живу "без завтра". А кругом такие страдания, и человек представлен только в одной животной своей природе. Точно лагерь прокаженных. И нет у меня дара веселой надежды и бодрости…

Воображаю, как хороша Таруса. Вижу Вас, улыбающимся снегу и солнцу. Милый, милый М. М.! Поддержать бы Вашу руку — я бы поплакала, а потом посмеялась бы, или хоть улыбнулась. Я ведь это умела».

21 февраля. Онкологический институт. «Дорогой М. М.! Я еще не знаю, сколько времени пробуду в этом лагере. О доме не смею и думать, тем более о дальнейших благих возможностях. Пока я калека. Рука очень болит. Гимнастикой увлекалась вначале, а теперь боюсь из-за незаживающей раны. Там и инфильтрат, о котором проговорилась сестра.

Здесь гнусная казенщина. Никогда не думала, что в больницах сестры чувствуют себя гувернантками или пастухами над надоевшим стадом больных. Нянечки почти все хорошие. Но их там мало, они сбиваются с ног. Грошовая экономия на чем? Врачи — метеоры. Вчера умерла больная вечером, и во всей больнице не нашлось врача, чтобы оказать ей помощь. Формализм! Бездушие! Человек растаял в броне официальных должностных упражнений!

А на дворе солнышко, снег — преддверие весны. Институт на Каменном острове. Кругом деревья. Нева близко, а мы дышим взаимным дыханием и живем в центре канцера и саркомы. Здесь, может быть, режут хорошо, но послеоперационный период, самый главный по-моему, проводится стандартно.

Какой сказкой представляются мне наши летние три недели в Тарусе. Обнимаю Вас, мой дорогой».

9 марта. Онкологический институт. «Дорогой М. МЛ У меня все стоит на месте. Не верю абсолютно своему лечащему врачу. Молодая. Неряшливая. Думаю, что внесли инфекцию. Врач перед повязкой никогда не моет рук, например. Выпустить меня не могут, а я в этой обстановке не поправлюсь. Вчера зашла в послеоперационную палату. Окно настежь (24 градуса на улице). Больные раскрылись. Закрыла окно, больная просила воды. Графин пуст. А персонал занят приготовлением к празднованию 8 марта. Праздновали днем в ординаторской, пели песни. Оставили дежурным молодого, самого неопытного и грубого врача. От него разило вином. А он же и переливал кровь. Кругом одни осложнения… Прославленный институт!

Уже пять недель после операции и почти 4 месяца, что я не живу, а жду наступления жизни, а она машет ручкой издали…»

21 марта. «Наконец, пишу из дома. Три дня, как меня отпустили из "Мертвого дома". У меня не все в порядке, но несмотря на это, здесь все другое и я другая. Не полностью прежняя, но и не безликая тень в пижаме среди других теней. Гуляю понемножку. Я ведь забыла вкус воздуха. Общее состояние гораздо лучше, вот только скованность на левой стороне — плечо, грудь, подмышкой. Но рука действует. Первый стул, на который я села дома, был стул рояля. Играть могу — это главное.

Радуюсь, что Вы едете скоро в Тарусу. Милая, милая Таруса! Она ведь живая, у нее есть благостная душа — кроме красот и радости для глаз. Нежная она, дружественная к человеку. Попаду ли нынче летом туда? Мечтаю, но боюсь пока загадывать. Живу маленькими этапами.

Крепко жму Вашу добрую руку».

18 апреля. Комарова. «Дорогой М. МЛ Давно Вам не писала, а думаю о Вас часто. Я вот уже две недели на природе. Дни стоят чудесные: солнце, снег, голубые тени и птичий гомон. Нежность разлита во всей природе, нежность и ожидание. А мне пора уже на работу. Здесь и шов мой зажил, и психически я ожила, перестала думать о себе, о своей болезни. Познакомилась с новыми людьми и включилась в чужие жизни. Два месяца предстоит напряженных — экзамены. А потом собираюсь в милую Тарусу. Не мыслю не повидаться с Вами.

И вот еще что. Нынче приедет в Тарусу скрипач Рейсон, и скрипач превосходный, и человек хороший. Обещаю Вам все десять сонат Бетховена, включая Крейцерову.

Представляю себе Вас среди оживающей природы, весны, света и воды. Здесь сосны и море. Море далеко. Летом я не люблю эти места — народу много, машин, суеты. А сейчас — тишина и запахи снега, земли. В городе — вонь, дым. Но вот третьего дня ехала я по набережной Невы часов в 7 вечера, и в какой-то бронзовой дымке предстал противоположный берег. Так хорош был Ленинград».

23 мая. «Дорогой М. М.! Я была в Москве. Ездила туда, чтобы еще раз послушать Ван Клиберна. Чудесное, божественное дитя. Такое создание можно только выдумать — и вдруг оно существует на самом деле. Это было большим радостным переживанием, звучащим во мне и сейчас. Это удивительное сочетание чистоты и огня. Душа — горящий факел и сама нежность. Всех он покорил, все его полюбили и все рядом с ним или в мыслях о нем становятся хорошими.

Поговорим еще в Тарусе о нем. Там и окружение подходит. Через пять дней я даю свой концерт — 4 сонаты Бетховена. Вот бы Вас иметь в зале своим слушателем!

Приехать полагаю в начале июля. Рада предстоящей встрече с Вами, дорогой друг, с которым я уже связана и горем, и радостью».

/ 7 июня. Ленинград. «Дорогой М. МЛ Закрутилась с экзаменами, не выберусь написать. А 28-го и еще давала концерт. Приеду в июле. А для Елены Витальевны Бианки комнатку и открытую веранду надо попытаться снять у старушки за прудом. Вас воображаю уже черного, вернее, медного, среди цветов и запачканного милой землей.

Берегитесь, М. М., буду Вам без конца рассказывать о Клиберне. Этот божественный мальник завладел моим сердцем, и я счастлива, что он существует.

Июнь простоял дождливым и холодным. Авось, "там" берегут тепло на июль.

Сердечный привет. Ваша Голубовская».

В начале июля Голубовская была уже в Тарусе. Приехал и скрипач-профессор. Конечно, десяти сонат они мне не сыграли, но Крейцерову сонату сыграли три раза. И сыграли отлично, с большим подъемом и без нот. Это был настоящий праздник. Я мог гордиться таким ансамблем у себя в доме и в Тарусе. И в глубине души я и гордился.