Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

У меня сейчас такая манера: мысленно перенестись от воспоминаний о прошлом, перенестись к картинам настоящего. И вот в первый день Пасхи представить себе, а что делает сейчас Них. Мих.?

Представил себе битком набитый храм Сергия, идет Светлая заутреня. Все радостные стоят со свечами. Вероятно, идет служба и на улице. У нас служат в двух церквах и на улице. И в этой толпе — Вы, погруженный в вечность со всей грустью и радостью».

Я уже врачом никогда не пропускал 12 евангелий, полных тихой и поэтической грусти и со словами: «Исшел вон и плакался горько»; Снятие со Креста (Благообразный Иосиф); Погребения Христа, и наконец, Светлая заутреня.

Было и осталось только в воспоминаниях. И вот, когда я узнал о Вас, что Вы у Сергия, радовался с Вами и печально думал о себе. Хотя мои дела не так уж плохи! Я стал выходить на крыльцо и греться на солнышке, правда, в валенках и в теплом пальто с поднятым воротником, но слабы ноги и болит поясница. Сижу много, а мышцы слабы, ну и спине не нравится мое сидение. Я очень благодарен Вам за Ваше письмо. О, если бы мне было 50 лет! Или годы нашей встречи в Петербурге, на съезде. Какими мы были молодыми! Тогда часто были съезды, и сколько было встреч с интересными большими людьми. Теперь остались их имена в названиях институтов.

Вот и К.Ф. Юон умер! И как трудно представить его в гробу! Он мне ровесник. А Турчанинова прислала мне бодрое, живое письмо. Едет в Болгарию на гастроли, а ей 88 лет.

Будем жить, пока живется. Первый том "Шаляпина" мои московские друзья мне прислали. Читает сестра, а я лишь внимательно просмотрел. Хорошо! Его второй семьи здесь нет. Мы ведь с ним у Ермоловой М.Н. встречались. Тогда еще он был скромен и охотно пел у нее в зале.

С увлечением читаю воспоминания о Салтыкове. И он очень сложен и интересен по характеру, и необычайно интересна та эпоха: "Губернские очерки" и вице-губернатор. Государю не понравилась его административная деятельность, он выходит в отставку и ему дают "действительного статского советника", 1000 рублей пенсии и т. д. Чудно! Обязательно почитайте. А как бурлила мысль и как скрещивались идеи. И там хороши характеристики "вспоминателей".

Сегодня получил письмо Печкина. Беспокоится обо мне, а как сам живет — не пишет.

Милый, напишите мне, как прошло Ваше пребывание у Троицы. Будьте удачны в цветоведении. Ваш Г.Курочкин».

28 июня. Ярославль. «Дорогой Михаил Михайлович! Георгий Иванович Курочкин скончался 20 июня в 10 часов вечера. У него к Вам было особое отношение. Он относился к Вам с любовью. Глубокие душевные чувства и переживания, душевные размышления, замкнутые от другой жизни, были направлены к Вам. Потому что было взаимное понимание и уверенность в этом. Так думаю я.

Всегда говорил о Ваших письмах к нему, читал или говорил: "Прочти письмо из Тарусы". Но его писем к Вам не давал. Вот это и говорит о глубоких интимных чувствах, направленных к Вам… Самые глубокие, самые замкнутые.

Георгий Иванович определенно и тяжело болел с 6 февраля текущего года. Сначала полагали, что дело в склерозе сердца и аорты, а финал: опухоль средостения. Страдания его были в постоянной одышке и тяжелых хрипах. Болей не было, только "давило" за грудиною. Слабость была огромная сознание полное до последнего дня. Он говорил о Вашей дружбе, как о чем-то очень хорошем и даже удивительном. Говорил душевно и тепло.

Я не пишу Н.Н.Печкину. Я боюсь ему писать — уж очень он слаб. За два дня до смерти Г. И. диктовал ему письмо, в нем вкрапливались и Вы. Оно осталось незаконченным.

С сердечным приветом, Агния Курочкина (сестра Георгия Ивановича)».

Николай Николаевич Печкин, хирург «Божией милостию». Талантливый оратор. Не только хорошо музыкально образован, но и сам хорошо играл на рояле. Друг знаменитого пианиста Гофмана. Коммунист до Октябрьского переворота, но жестокость его отшатнула Николая Николаевича, а смерть сына и дочери Верочки привели его к церкви. И я не знаю лучшего христианина, чем он. На страницах моих воспоминаний я много раз приводил его письма ко мне, и его дружбою и расположением гордился. Кстати, не могу не вспомнить, что на встрече Нового, текущего года, он с удивлением отметил: «А Вы знаете, друже, ведь за 30 лет нашего знакомства я ни разу не рассердился на Вас. Этого, кажется, у меня ни с кем не было». Для меня в этих словах удивления — весь Н. Н., с его принципиальностью, прямотою и горячностью. Не могу не привести его записи при первом посещении им Тарусы в 1948 году в моем домашнем журнале: «Прекрасно воспитанный, учтивый джентльмен, один, из числа моих многочисленных знакомых, пришел ко мне в страшную ночь на 28 мая 1928 года (смерть Верочки) и рукой "любящей женщины" положил первую повязку на мою душевную рану, и тогда я вдруг увидел в этом джентльмене удивительного, доброго друга. Прошло 20 лет. Немало еще ран было нанесено и Вашей, и моей душе в процессе развития трагедии, переживаемой нашей любимой нами родиной. Дорогой друг, и вот я снова приехал к Вам — пора переменить повязку, раны болят.

Я увидел дорогой образ моего друга в рамке чарующей настоящей Русской красотой элегической Тарусы в уютном, изысканно изящном уголке и… раны зажили…

Живите же долго и счастливо в милой Тарусе, дорогой друг, а я буду приезжать к Вам на перевязки, пока сама собою не исчезнет в них нужда по воле Божьей. Н.Печкин».

Второго октября этого года мы с доктором Дмитрием Васильевичем Никитиным поехали навестить Николая Николаевича в Кунцево, где он жил. Лицо его было синюшно. Дышал он с трудом. Ноги опухли. Он едва двигался, но был на ногах, при галстуке и как всегда встретил нас с любовью и радостью. Я осмотрел его. Посетовал на районного врача, который так невнимательно лечил его. Написал последнему письмо с предложением поместить немедленно Н. Н. в больницу и выписал лекарство, и… мы уехали.

А пятого октября телеграмма от Никитина: «Доктор Печкин умер сегодня вечером в больнице Склифосовского».

Похоронили Н. Н. на кладбище на Введенских горах рядом с его дочерью Верочкой.

Двадцать четвертого марта была десятая годовщина со смерти К.Н.Игумнова. Консерватория отметила этот день концертом. По радио передали записи его игры. Намеченный сборник его памяти не вышел, да, похоже, никогда и не выйдет. Кажется, кроме меня, никто не почтил его словом воспоминаний. И снова, и снова приходят на память слова о том, как скоро глохнут пути человеческой жизни.

Ну, а теперь о друзьях живых… За последние два-три года «прибилась к дому в Тарусе» Надежда Иосифовна Голубовская. Пианистка. Профессор Ленинградской консерватории. Тонкий музыкант, широко образованный человек.

Пятьдесят восьмой год она начала «раковыми переживаниями» и 7 января писала мне: «Уайльд говорит: "Беда не в том, что мы стареем, а в том, что остаемся молодыми, не изжив себя за положенный срок. Душа растет, а тело чахнет". Не умею я с этим примириться. Через три недели операция. Знаю — похудела, аппетита нет. Но последнее, думаю, больше за счет морального гнета, который не могу превозмочь. Не гожусь я никуда, дорогой М. М. Нет во мне смирения. Оптимизм мой только нравственный. Верю в добро, в добрых людей, в доброе начало. А физического мира всегда боюсь и считаю его почти враждебным. Перед физическими препонами склоняю голову, падаю духом и особенно перед миром болезни и распада.