Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

В начале января получил я письмо от Георгия Георгиевича Журавлева. С 1929 года я не встречался с ним и ничего о нем не знал. Дружба детства, юности несет в себе незабываемый аромат. А я Егора любил многие годы и мучительно ему завидовал, когда он после окончания уездного училища пошел в гимназию, а я — в аптеку. Ну, а потом наши линии в жизни выровнялись. После гимназии Егор поступил в Одесский университет, а я — в Московский.

Егор стал агрономом и застрял в провинции навсегда. Встречи наши становились все реже и реже. И годами мы ничего не знали друг о друге…

И вот письмо. Осел он в рабочем поселке Анна, Воронежской области. Конечно, пенсионер, конечно «pater families» — два сына, дочь, внуки. Последний раз мы случайно встретились в Воронеже в 1929 году. Он мне показался тогда «очень провинциальным», да так оно и есть и по его письмам, но дружба с детства… сильна. В ней есть такие чувства, которые не сравнишь ни с чем.

Конечно, я тут же ответил. И дальше узнал, что жив и проживает в Киеве и Миша Марченко. С этим мы учились еще в приходском училище. Корни у нас с ним были еще глубже. Начались разговоры о встрече в Москве. Но поздно нашли мы друг друга. Марченко скончался в следующем году. А Егора унесла крупозная пневмония в 1961 году.

Последние нити с детством полностью порвались.

Одиннадцатого января в Москве скончался Дмитрий Васильевич Никитин. Свалился последний земский могикан. Ему было 87 лет, и он долго занимал передовые позиции в московских врачебных кругах.

Двадцатого сентября 1959 года я получил от Дмитрия Васильевича письмо с приглашением на день его рождения 27 сентября: «Я очень бы хотел в этот день видеть Вас у себя. Приходите».

Я был в Тарусе и не поехал. Ах, если бы человек знал, если бы он предвидел! Дмитрию Васильевичу многие верили как врачу, и многие у него лечились. Он был «врачом врачей». Он лечил Толстого и Горького. В нем был воплощен образ врача гиппократовского. Вдумчив. Не тороплив. Благообразен и, конечно, доброжелателен.

И он не хотел делать никакой карьеры и сидел два десятка лет в Звенигороде, никуда не стремясь.

В конце марта я выехал в Тарусу. После болезни хотелось скорее на воздух, на поправку. Праздновать Пасху приехал ко мне Пантелеймон Иванович Васильев, композитор. И были мы «единомышленны». И было у нас одно настроение, и было нам душевно тихо и хорошо.

Лето прошло обычным порядком. Было многолюдно, хлопотливо, но дружно и весело. Приезжали, уезжали. Одни были приятными «во всех отношениях», другие — наоборот.

К сентябрю все потянули в Москву. Остался я в Тарусе один.

23 октября 1960 года. Ночь. Один в доме. Глубокая осенняя тишина. Недавно закончился тяжелый приступ пароксизмальной тахиаритмии. Болей не было. Но было состояние — вот-вот остановится сердце. В горле горечь. Слабость. Настроение строгое и сосредоточенное. Без страха. Это после болезни в ноябре-декабре прошлого года третий приступ.

25 октября. Целый день падал снежок при небольшом морозе. Что же зима?.. Читал Симонова «Живые и мертвые». Волнующе хорошо и тонко.

Днем зашел попрощаться молодой писатель Юрий Казаков. Его книжка «Манька» с восемью небольшими рассказами очень мне понравилась. Очень. Осень он прожил здесь где-то в глуши. Обслуживал сам себя и работал над второю своею книжкою. Кряжист. Не красив. Ласковые близорукие глаза. Заикается. Учился музыке. Много времени провел на севере. Его в конце лета привел ко мне Федя Поленов, он же принес мне для прочтения его книгу… Признания и денег у Казакова еще нет, но я верю, что читать его будут.

Приходил и Николай Владимирович Богданов. Этот «промышляет» на пионерах, издается и процветает, конечно, в меру своего таланта. Общение с ним всегда приятно.

28 октября. Несколько раз заходил Федя Поленов. Он теперь директор Поленовского музея. Знал его я с восьмого класса средней школы и последние четырнадцать лет его жизни протекли если не на моих глазах, то в моем сознании близкого мне человека. Его только что «отхлопотали» из моряков. И он наследственно стал директором. Видеть его я всегда рад. Забегает он мимоходом между делами в свои наезды в Тарусу. Рослый, сильный, усатый. Приветливый, в еще недоношенной морской форме. На флоте печатали его стихи. А он прекрасно читает стихи, свои и чужие. В этом мужественном человеке нежная лирическая душа — и вышло милое сочетание.

Морозы поубавились. Сегодня тихий чудесный денек. Немного поковырялся в саду и во вкус одиночества вхожу глубже и часто бываю счастлив в своем душевном покое.

29 октября. Суббота. Поздний вечер. Читал «Живые и мертвые». Много волнующего. Раздражает только «партбилет» Синцова. До чего же это мне противно и неприятно.

За день было у меня два посетителя: Нашатырь Георгий Владимирович и Шевляган Сергей Иасонович. Первый — европеец, космополит. Воспитан. Умен. Но он тяжко болен, и мы свою встречу потратили с ним на обсуждение его положения… Сергей Иасонович восьмидесяти пяти лет, кряжист. Крепок. Доцент по древним языкам. Вежливости не нынешней. Ласков и предельно спокоен. Кто из них лучше — не знаю. Каждый хорош на свой манер.

Сергей Иасонович принес мне письмо и сладости от своей жены Валерии Ивановны Цветаевой. Милой Валерии Ивановны — внучки историка Иловайского, дочери знаменитого строителя Пушкинского музея в Москве Ивана Владимировича Цветаева. Наконец, сестры знаменитой Марины Цветаевой. Вот о ком нужно еще написать.

Перед вечером попил чайку у своих соседок: Людмилы Александровны Харитоновой и ее старой домработницы и компаньонки Васёны. Первая — учительница рисования на пенсии. Местная уроженка. С ясной головой и хорошей памятью. Это летопись Тарусы и ее уезда.

31 октября. Теплый хмуроватый денек. Туман. С удовольствием спустился в город, в котором не был очень давно. Походил по магазинам. Скудно, очень скудно. И как дорог картофель, а его в районе осталось невыкопанным 80 га. В магазинах я мог купить только баночку горчицы. Есть консервы. Очень плохая селедка и… нодка.

Зашел к Нашатырю. До чего же грустно наблюдать этого человека, заброшенного лагерями и здоровьем в свою «келью под елью». А в этой «келье» полки с книгами на трех европейских языках, а ни стенах гравюры по балету… Бедный Георгий Владимирович!

5 ноября. День смерти Саввича. Минуло одиннадцать лет. На праздники Октября приехали ко мне Медведев и Симонов. Первый из Днепропетровска, чего я не могу не ценить. Проговорили сегодня целый день. О чем? Да все же на тему — как плохо строится наша жизнь. Ложь, воровство. Пьянство. Никто не хочет работать и нет заинтересованности в работе. Что-то будет? Что-то будет?

29 декабря (запись уже в Москве). Вчера вечером собрался народ из разных мест. Беда с питанием. Архиепископ Онисим пишет мне: молоко отпускается только детям по талонам врачей. Ни мяса, ни крупы, ни масла нет. Такие же сведения из Рязани, Калуги, Тулы, Ярославля. В Москве, хотя и с перебоями, но мясо и масло есть. Нет крупы. Но Москва, что насос — она высасывает из страны все, что только можно, а страна тоща и голодна.