Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

«Я бы хотела лежать на Тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в тех местах земляника.

Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уже нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили с тарусской каменоломни камень:

"Здесь хотела бы лежать

МАРИНА ЦВЕТАЕВА".

Париж, май 1934 года».

И вот Сеня своим энтузиазмом заразил директора каменоломни. Ему подобрали подходящий камень. Привезли его к выбранному месту, а резчики по камню вырезали на нем последние две строки из завещания Марины. Дело сделано. Девятнадцатого июля камень установлен, и пожелание Марины Цветаевой исполнено. Но, но… Председательница исполкома, давшая разрешение на постановку камня, по-видимому, испугавшись, сообщила в область, и камень, на который уже стали класть цветы, ночью исчез. Сказывали, что по дороге он вывалился из грузовой машины и валялся сутки на кургане, а затем нашел себе место в выбоине при въезде в гараж, где и по сию пору выполняет свою служебную роль. Попытки найти концы и доискаться, кто запретил, кто распорядился убрать камень, ни к чему не привели. Союз писателей, куда обратилась с запросом группа интеллигенции Тарусы, отписался ничего не стоящей бумажкой.

В середине декабря я поехал во Владимир лечить архиепископа и повидать своих владимирских приятелей. Прожил я там неделю. Много хорошего осталось у меня в памяти от этой поездки: и чудесный баритон, певший в соборе «Ныне отпущаеши», и вечеринка у архиепископа на зимнего Николу. Пришли два приятеля владыки еще по семинарии и Сергей Коншин. Были коньячок и хорошая закусочка, и разговоры о далеком прошлом. Под конец вечера один из гостей пропел старый романс «Город воли дикой, город бурных сил, Новгород Великий тихо опочил». И пропел так, что у всех нас покраснели глаза и мы старались не глядеть друг на друга.

Ну, а затем я впервые увидел всю семью Сергея Коншина. Побывал у Анатоля Коншина, оба они, кстати, встречали меня на вокзале и доставили на «ЗИМе» владыки к нему. И наконец, Ксения Александровна Сабурова, очаровательная и своею церковностью, и своим ничем не сгибаемым аристократизмом. Словом, во Владимире мне было хорошо. Меня все там «хорошо привечали». В том числе и Шульгины. У них я даже обедал. А от разговоров с ним — не оторвался бы. Дорогу на Москву я проделал во «владычной машине» с тяжелым приступом тахиаритмии — это была расплата за шуструю неделю. А 27 декабря скончалась в Харькове Лиза Станович-Миловская. Скончалась почти на ногах, без лишних страданий. С 1896 года Лиза бывала у нас со своим братом Колей. Жизнь разбросала нас в разные стороны, но мы никогда не выпускали друг друга из вида. Судьба не была милостива к Лизе. Она много раз била ее, но самый страшный удар она нанесла, отняв у нее сына — талантливого врача-психиатра. Да будет им обоим легка земля.

Свое восьмидесятилетие 31 декабря 1962 года я пережил без особых чувств. Только старался, чтобы поменьше было хлопот и поменьше народу. То и другое удалось мне. Только не удалось мне побороть про себя удивление, что «ведь восемьдесят лет — это не шутка».

Вот и 1963 год. Это уже совсем недавно. Ведь пишу я это в феврале 1965 года. В Москве бушует грипп. Мы с Анною Михайловною болеем им. Болеют в семье и другие, а мне не терпится — хочется довести свою повесть до конца. Ведь так немного осталось.

Итак, шестьдесят третий год. В марте умер Георгий Владимирович Нашатырь. А как ему хотелось жить, и как он страдал! Блестящий был этот человек, и режим страны погубил его. И очень жаль, что он не успел написать своих воспоминаний. Круг его общения о людьми был очень широк и в Петербурге, и потом в Париже. С кем он только из крупных людей не встречался, и кого он только не знал! Переводчиком он начал работать еще до революции. Последняя его работа, сделанная в Тарусе, был перевод книги Рихарда Штрауса.

Года за полтора до смерти судьба порадовала его встречей с сестрою, приехавшей туристом из Парижа. Ну, а затем тут же нанесла ему и последний удар — потерю сестры! Она умерла в Швейцарии, возвратившись из России.

Георгий Владимирович часто заходил ко мне, посидеть на скамье под сиренью и поделиться «злобами дня», и последние его слова мне из больницы были: «Нет, не посидеть мне больше с Вами под сиренью. Прощайте. Прощайте».

А девятнадцатого июня скончалась милая Надежда Васильевна Крандиевская. Эта смерть была неожиданна и нанесла нам тяжелый удар.

Еще в гимназические годы в «Журнале для всех» я прочитал рассказ Крандиевской «Письмо». Рассказ произвел на меня настолько сильное впечатление, что я, забыв его содержание, на всю жизнь запомнил фамилию автора и заглавие рассказа. И вот в Тарусе встреча с Надеждой Васильевной и ее семьей. Оказалось, что автор рассказа «Письмо» мать Надежды Васильевны, а сама она, как и сын ее, скульптор. Дочь — художница. Завязалась милая дружба — веселая, легкая, доброжелательная до самых корней. Надежда Васильевна не была уже молода к началу знакомства, было ей к шестидесяти, но она была всем своим существом молода. А пережить ей пришлось очень много тяжелого: арест и смерть мужа в лагере. Голод и холод дней гражданской войны. И страх, страх за себя, за детей. Страх за весь период «культа личности». А ведь он длился долгие годы. Все поборола и «духа не угасила», и детей вырастила талантливыми художниками.

В декабре 1962 года была выставка скульптуры Надежды Васильевны в связи с ее семидесятилетием. Мы, конечно, были на открытии выставки. Радовались ее успеху. Радовались радости Надежды Васильевны, что она свалила с плеч большую заботу. Ранней весною мы вместе выехали в Тарусу, как это делалось и в прошлые годы. Надежда Васильевна жила совершенно одна в своем обширном доме и очень часто бывала у нас. Намолчится, наодиночествуется, накопит каких-либо смешных наблюдений и придет поделиться. И как мы бывали рады ей каждый раз.

Семнадцатого июня Надежда Васильевна уехала с сыном в Москву. Вечером в этот же день тяжелый сердечный инфаркт. Через день утром смерть. Кремация. Прах похоронили на Тарусском кладбище.

А мне Таруса после этой смерти стала казаться Некрополем.

И куда бы я не шел — Сердце тянуло песню ту же. И его облапила не хуже, чем паук, Смертельная тоска.

Осенью я не мог долго оставаться один в Тарусе, как это обычно любил, и выехал в Москву, большой город безличен. Маленькая Таруса на каждой улице хранила следы Надежды Васильевны.

А 4 октября у Марианны родился крепыш-мальчик, и назвали его Максимом, а в ЗАГСе записали его Максимом Александровичем Осиновым. И его часто приносили в нашу с Аней комнату, и мы радовались, как он красив, как он начинает улыбаться и узнавать нас — прабабку и прадеда.