Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Я представляю Вас на кладбище. Должно быть, свежей ране там всего легче. Но вот какое мое ощущение. Будь там погребено тело, я бы ощущал и близость к нему, я бы чувствовал его лицо, фигуру, одежды, словом, то, что я видел и опустил в землю несколько дней тому назад. А пепел, прах — это все кончено. К нему и ходить незачем. Это абстракция. Тут уж нет близости… Ну, крепитесь. Память о наших близких ведь жива лишь с нами».

1 июня. «Милая Александра Петровна. Что Вы получили пенсию после Александры Александровны — это чудесно. Вы приобретаете крепкое положение инвалида. Я уверен, что Александра Александровна порадовалась бы за Вас и сказала бы не без юмора: "Ну, Тюнечка, ведь это божественно". Я мечтаю, как о лучшем завершении моего земного поприща, получить звание инвалида и стать под высокую руку Собеса. Кто это вас надоумил? И главное, как просто, бесхлопотно. Я думал, что для этого нужны месяцы. Жизнь сурова и проста в своих законах, и только человек своим чрезмерно развитым интеллектом усложнил все. Неужто Вы думаете, что Александра Александровна не одобрила бы пенсии и захотела бы для Вас худшего, а не лучшего? Пусть будет ей легка земля, а самая глубокая печаль о ней — в Вашем сердце и ни в каком другом. И она это знает, если "им" положено что знать.

Видели ли Вы "Онегина" в "нашем исполнении"? Сейчас Лихоносов в Москве с оригиналами. Из 4-х тысяч, полученных за "Онегина", я получаю в свое распоряжение тысячу, и в связи с этим разбогатением всерьез подумываю о домишке в Звенигороде. Окончу свое изгнание, приобрету свободу и осяду там. Впрочем, моим мирным наклонностям не суждено, кажется, сбываться. Ну, и последнее, о погоде. Весна здесь оказалась самым грустным временем года в году. Холодно так, что я мерзну в зимнем пальто. А Вы знаете, что я "незамерзавец на свой хрупкий организм"».

10 июня. «Chere Madame! Прежде всего, о Ваших глазах. Конечно, к окулисту пройти можно, ну, а прежде всего нужно перестать плакать. Со дня смерти Ольги Михайловны прошло пять с половиной лет, а до сих пор, как вспомню о ней, тоска у меня. Кажется, что в смерти есть какой-то свой закон. Она намечает и выбирает не по возрасту, не подряд со старшего, а по особым заключениям. Из нас восьмерых выбрала первым самого младшего, Гришу, Затем самую грустную в жизни, Олю, а по здоровью они были не хуже нас, остальных. И у Вас Александра Александровна была самая крепкая, а вот ушла первая. Разве Вы назвали бы ее, если бы у Вас спросили: "Вот одной из трех суждено умереть, угадайте, какой?" Вы, наверное, не назвали бы ее. Грустно на этом свете, грустно, а все же я ропщу, что до ста лет доживает лишь один человек на миллион. Как мало! Как мало!

Недавно вышла забавная история с проводами одного профессора здесь. На проводы не пришел сам "юбиляр". Так мы без него и проводили его.

P. S. В издательстве "Academia" вышел "Язык Пушкина". Обложка сделана Володей. Нужно получить авторский экземпляр».

25 июня. «Chere Madame! Сегодня ночь я не ложился спать совсем. В час был вызван к больному. По консультации с хирургом назначили экстренную операцию. Мне было интересно проверить себя, и я остался на операции. С операции пошел на вокзал встречать Максимовну. Конечно, постарела она, но шустра по-прежнему.

Скульптор Подерни настоял сделать с меня барельеф. Я согласился. Вначале выходило словно хорошо, а потом вдруг стало все хуже и хуже, и когда он мне вчера вечером доставил готовый барельеф, я увидел старую грымзу с горькой улыбкой, вовсе мне не свойственной. Конечно, я, должно быть, и есть такой, но трудно отделаться от иллюзии собственной молодости и красивости.

На днях с начальством мы сделали прогулку на машине километров на 120 вглубь Карелии. Выехали в прекрасную погоду. Дороги отличные, прогулка выходила очаровательная, и вдруг нахмурилось небо, пошел дождь, а затем повалил снег хлопьями. Это в конце-то июня, и такой бессовестный, что не таял, а устилал землю плотным покровом. Пробыли мы в дороге больше восьми часов. Очень тяжелое впечатление от "спецпоселенцев". Это крестьяне, переброшенные с юго-западной границы вглубь карельских лесов. Они лишены всего: родины, церкви, отцовских могил; они забыли давно, как можно улыбнуться, и молчат, молчат…»

1 июля (из дневника). Чудесное летнее утро. Володя за работою над «Борисом». «Academia» заказала его. Успех полный. Но на Володе это отражается мало. Быть может, он и не равнодушен внутренне, но очень спокоен внешне. Слава не волнует его. Работа над «Борисом» трудна. Лето к работе не располагает. Володя неустойчив в настроении и в любой день может все сорвать. И несмотря на это, быть может, и благодаря этому, жизнь полна и моею работою, и творчеством Володи.

15 июля. «Chere Madame! Погода установилась. Окна все настежь, и в первый раз чувствуется сегодня лето. Мой отпуск идет по-стариковски. Я встаю на полчаса позднее и отдыхаю утром за своим письменным столом. "Грымзу" не послал Вам, потому что она годится лишь для намогильного памятника, чтобы прохожие не пожалели умершего, а сказали: "Пожил довольно, умер вовремя". Впрочем, если Вы настаиваете, я пошлю при первой оказии».

23 июля. «Что написать Вам о себе? Когда вечерами начинают сильно пахнуть левкои, мне кажется, что ни у кого нет такого уюта и тишины, как у меня. К огорчению, левкои все оказались не махровыми. Но я прощаю им это, лишь бы пахли. Переживая острый недостаток цветочных горшков, я с умилением вспоминаю мой алабинский фонд. Вот бы мне его сюда! Сразу же получился бы не я, а "девица в зелени"».

30 июля. «Хороший у вас характер, мадам! Хлопоты с посылкой Вы готовы почесть за удовольствие. Дуня пишет Вам письмо с благодарностью, и уже сегодня скроила себе присланную Вами материю. Кстати, домработницы из ББК изъяты почти у всех. Мне оставили чудом и благоволением.

Продолжаю делать очаровательные прогулки по лесам Карелии, на прекрасной машине. На работу в санаторий возвращаюсь после отпуска с неохотою. Не люблю ее. Но когда стал принимать больных, мне стало их жалко и ко мне пришло чувство долга и человеколюбия. Без этого наша работа немыслима».

11 августа. «Chere Madame! Когда мне эти недели подавали газеты "пустыми", без вложения Вашего письма, я становился сердит. Несколько дней назад в здешнем научном обществе врачей был поставлен мой доклад. Подготовился я к нему слабовато, но тема и материал, данные мною, вызвали большие прения и весь вечер ушел на "меня одного".

Девятого сделал опять чудесную экскурсию и побывал в Данилове и Сергиево — старых старообрядческих поселениях, описанных Алексеем Толстым в "Петре I". Пробыли мы в дороге около 12 часов, и когда я встал с машины, меня качало, но насморка и недомогания, с которыми я выехал, не осталось и следа. Я сделал уже по Карелии около тысячи километров и так привык пользоваться машиною, что не купите ли Вы мне там по случаю "подходящую"? Можно даже "фордика". Очень хорошо лечите Вы ваши сердечные неприятные ощущения: "Приняла сердечные капли, стала стирать, и все прошло". Надо принять это к сведению и пробовать лечить не только каплями, но и трудом вместе. Впрочем, трудотерапия уже узаконена».