Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

9 февраля. Вчера погасло электричество, и я не мог закончить письма. Попытаюсь это сделать сегодня. Сейчас освободили много лиц моего положения. Пусть Анюшка справится и похлопочет. Я не уехал бы тотчас же отсюда, но чувствовать себя свободным очень хочу. Был несколько раз у нас в гостях приятель Володи по Соловкам — Борис Николаевич Молас, старый петербуржец, работник из Академии наук, в прошлую войну он оказался при принце Ольденбургском, человек из общества, человек бывалый. Он "Божьей милостью" рассказчик. Я заслушался его рассказов о дореволюционном, военном и послевоенном Петербурге. Жаль, что Вам не случилось быть его слушательницей. Впрочем, это кому как. Слушать — ведь это тоже искусство».

13 февраля (из дневника). Жизнь напоена работою, встречами, книгами. Жизнь здесь — это не жизнь глубокой провинции, совсем нет. Большая библиотека комбината превосходна. Театр Комбината из артистов Москвы и Ленинграда настолько культурен, чтобы давать Пушкина, Бомарше, Островского в своих постановках и в своей трактовке. Бывший директор Московской консерватории Пшибышевский сорганизовал хороший симфонический оркестр. А что касается человеческого материала, то он отобран очень знающей рукой и представлен здесь во всем великолепии типов, профессий, званий и степеней, — от «урка» до самого крупного ученого специалиста. Издается два журнала, несколько газет. Чувствуется также во всем дыхание Ленинграда. Общий тон жизни здесь деятелен, полон общих интересов общественно-политических, литературных, искусства. Скучать здесь трудно, разве из-за собственной пустоты. Жалеешь только, что мал день и приходится урывать часть недостающего времени у ночи. Володя работает над силуэтами к «Онегину», работает по-своему, т. е. даже не прочитав всего «Онегина», и я должен был проштудировать его, разметить текст для иллюстраций и прочитывать ему намеченные строфы. После этого уж начиналась его творческая работа. В ней он ревнив и до окончания силуэта обыкновенно не говорит о нем и не показывает.

15 февраля. «Chere Madame! Письма Ваши — это хроники, это полное представление о всей текущей жизни дома, квартала, Москвы. Будущие бытописатели, разбираясь в моем архиве, на основании Ваших писем нарисуют полную картину нашего теперешнего интересного житья. Не смейтесь, не смейтесь, это так. Переходя к деловой части, прошу материал на костюм мне сюда не пересылать. Ленту же на шляпу пошлите. Думаю, можно заказным письмом. Ваш шум, рядом с Вашей комнатой, на кухне, думаю, уступает горлодеру-мальчишке у моего соседа агронома. Такого горластого подлеца давно не слушал. Это, кажется, единственный минус моей квартиры. Впрочем, как же это я! А отсутствие уборной? Для этого на дороге, на самом видном месте, перед всеми окнами дома, поставили "шале". Двери в нем не закрываются как по случаю неопрятного поведения, так и вследствие навалившего снегу. Словом, настоящий "расейский нужник", притом с открытыми дверями. Простите, простите, не буду! Завтра-послезавтра начинается у меня опять страдная пора с новой партией больных в санатории. Кроме того, в лазарете ББК у меня очень ответственная интересная тяжелая больная. За нее, если она выздоровеет, мне обещают поставить памятник при жизни, а я думаю, что мне никто его не поставит и после смерти. Как-то ночью вызвали меня к высокопоставленной даме. Мужу показалось, что у нее "перестал биться пульс". Послали машину за мной. Вхожу, весь дом на ногах, все встревожены, а она лукавым глазом посмотрела на меня, и сразу все стало ясно. Так вот и идут дни, переплетая серьезное с пустым и обертывая все серьезным, так как жизнь уходит, а что же может быть серьезнее этого?»

17 февраля. «Голубчик Анюшка! Сегодня на редкость милое твое письмо, и отвечаю я на него с радостью и любовью. Спасибо, что подписалась на Лермонтова и Пушкина. Будешь получать, никому, кроме Ирины, не давай на показ. Люди все в книге равнодушны, а следы на ней оставляют.

У нас одинаковое в этом году восприятие зимы. Мы легко ее переносим, конечно, потому что установилась некоторая гармония между организмами нашими и бытовыми условиями. У тебя нет очередей, теплые коридоры, у меня — теплая квартира, нет колки дров, от чего даже пальцы на руках не пухнут и не дают трещин. А зима уже на исходе. Вчера было по-весеннему тепло. Положение квартиры так хорошо у меня, что весна и лето в ней мыслятся, как праздник: много неба, шири-дали, и вообще, жизнь мне кажется всегда праздником. Работы много, но и новых книг много, и интересных людей достаточно, а дома так уютно, тепло и чисто, что где бы я ни побывал, мне дома всего лучше. Мой "двор" в полном порядке. В театре на днях видел "Без вины виноватые" Островского. Многих он довел до слез. Жданова играл Лихачев, когда-то поразивший меня в "Орленке" в Москве, в театре Незлобина. И этот кумир здесь, но как постарел, подурнел! Ну, пожалуйста, пиши, не делай меня "без вины виноватым". Я ни одного письма, следуя примеру великого старца Гладстона, не оставляю без ответа».

27 февраля. «Chere Madame! Напишите мне, какого апреля Пасха. Здесь никто ничего верного сказать не может. Вот уж третий год я лишен всего аромата Великопостной службы и Пасхальных песнопений.

У меня на руках с 15 февраля очень тяжелая больная. Вся Медвежка следит за тем, выздоровеет она или нет. Времени она отнимает у меня очень много, но я не ропщу. Здесь много настоящего клинического интереса и даже азарта. Утомляют меня ночами только "септические кошмары", которые мне начинают сниться. В выходной день обедал Осадчий. Были рябчики, старик остался очень доволен. Люблю я его. Вам он очень кланяется. А сегодня зажарили зайца. Вышло очень вкусно. Деликатесы эти "признательного" характера. Из Мурманска же сегодня привезли копчушки изумительные и свежие сельди. Вот как живут у нас ссыльные! Думаю я, как Вы обходитесь с папиросами?! В прошлом месяце 20 коробок не хватило Володе, и покупали для него еще табак в пачках. Он почти не выходит из дому и не встает из-за своего стола, охваченный работой над "Онегиным". Кроме того, работает и на местные издания. Разговаривать он стал еще меньше. Встречаемся мы с ним почти только за едою, что мне очень грустно».

6 марта. «Вы спрашиваете, Shere Madame, какие книги могу я Вам порекомендовать читать. Уж больно сам-то я читаю мало. Почитайте воспоминания Талейрана, Штакеншнейдера, чудесную книгу Андре Моруа "Лорд Дизраэли", занятна книга "о Ломоносове" Шторма. Потом в "Литературном наследстве" прекрасную статью Дурылина о Гете. Мне удается читать урывками. Спрос на меня растет, а времени не прибавляется. Последние два дня был зван к "самому Рапопорту". Держится просто, но опасливо, спиной никогда не оборачивается. Вчера проговорили больше часу, с глазу на глаз, искали общих знакомых и, конечно, нашли. Мне пока эти визиты интересны. Вчера я удосужился побывать в кино. Шла "Гроза" — очень хорошо. За много лет я впервые в кино, да еще и в звуковом. Кстати, незвуковое кино с музыкой больше мне нравится, звучание же очень несовершенно. Быть может, это только здесь. Одиннадцатого у нас премьера "Евгения Онегина". Все мы ждем этого спектакля с нетерпением, удивлением и недоверием. В самом деле, опера без профессиональных певцов?! Это ведь не комедия в любительском спектакле.