Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Словом, Володя пока что устраивается в Воронеже. Я же остаюсь в Москве бороться за Москву и для него, и для себя. К 1 июня истек срок временного моего паспорта. Не без хлопот, но и без особых переживаний, получаю постоянный, но домоуправ не допускает его прописку в течение двух месяцев.

Будущее наше поколение, если узнает про эти наши «переживания», не поймет их внутреннего смысла, как, наверное, не поймут его и современный англичанин или американец. Это наше, «расейское». Два месяца хожу в милицию и то получаю разрешение на прописку, то теряю его. В Медвежьей Горе я встретился с однокурсником по университету — доктором Иваном Георгиевичем Дмитриевым. Так вот он, наблюдая все растущий мой успех там, говаривал мне при встрече: «Ой, не гордись, говорю тебе, не гордись». Это заставляло нас обоих весело смеяться. Ну, а Москва уж не шутила со мною, а учила меня делом не гордиться, и чувствовал я себя в ней последним из последних.

Между тем, жизнь Володи в Воронеже не пошла. Только теперь я понял, что она вообще и нигде не могла пойти. Единственно, и то с большим трудом, только я мог еще держать его на поверхности жизни. Я же лишил себя и его этой возможности. А в Воронеже для Володи были вовсе неплохие условия для летнего пребывания. Семья Вышипана, семья сестры Любы была радушна и гостеприимна. В Воронеже жили дядюшка Володи и кузина, с которой он был хорош. И наконец, к Володе пристрастился старик-сенатор Блюменау, нежно и отечески его опекавший.

«Добрейший Владимир Александрович, — писал он ему в Москву. — Возвращаюсь к идее графического изображения Конституции СССР. Взять на себя труд дать разработанную схему плаката я, конечно, не могу, для этого необходимо обладать художественной фантазией, которой у меня никогда не было. Это уж Ваше дело, если только Вы возьмете себя в руки, одухотворитесь идеей и проявите свой талант и художественное творчество.

Однако перехожу к существу дела. Конституция в целом — это свод основных положений, имеющих целью создать первое новое бесклассовое общество, пользующееся здоровой, веселой, счастливой, свободной жизнью, и притом многокультурное. И второе, монолитность и мощь нашей социалистической республики».

Дальше следовало подробное и основательное развитие положений Конституции для вмещения и изображения их на плакате. Но Володе было не до этих тем. Его тяготили две вещи: неудавшийся ему «Чайльд Гарольд» и разлука с «Испанкой». Последняя в особенности. И вернулся он из Воронежа в Москву в еще более взбаламученном состоянии, чем выехал. И тут-то опять и опять мне надо было, забрав его, устроиться вне Москвы своим домом, и жизнь бы пошла. Но я, наметив себе впереди цель, вошел в азарт борьбы и, жертвуя настоящим для прочного будущего, искал временных выходов.

23 июня. Тифлис. «Дорогой М. М.! Дошли до меня вести о Вашем возвращении в Москву и при мысли о Вас не могу не радоваться за Вас и Володю и очень жалею, что мне не удастся скоро повидать Вас и познакомиться с Володей. Лето я проведу где-нибудь поблизости, возможно, в Дилижане, в Армении. Последнее мое выступление состоялось в Оперном театре с европейским дирижером Унгером. Играл концерт Шопена с успехом. Унгер хвалил и приглашал выступить с ним же летом в Ленинграде. Но мне не хочется из-за одного выступления ехать в такую даль. Не соберетесь ли Вы в сентябре к нам? Вот было бы складно. Жму Вашу руку. Жорж Бубликов».

М. Гора. «Дорогой и милый М. М. Обрадовался Вашему письму очень и отвечаю Вам с удовольствием. В Вашем письме огорчила меня фраза: "В Москве неприятно и трудно. Зачем я беру эти трудности — не знаю". Так и хочется воскликнуть: зачем же Вы торопились ехать отсюда? Но это поздние разговоры, и я продолжать их не буду. Мышиной пискотни и гадости везде в старых гнездах полно.

Здесь можно только сказать: терпение, терпение, терпение! Положитесь на судьбу. Приятно, что Ваша работа "достаточно интересна". Полжизни проходит на работе, и если она Вас удовлетворяет и прилично оплачивается, то получается положительное содержание жизни и можно мириться с отрицательным, памятуя исторический этап, который мы проходим. Жаль, что все Ваши усилия поставить Володю на твердые самостоятельные ноги дали так мало. Все же он кинулся вперед и, может быть, еще окрепнет и будет работать. Встретил недавно Вашу Дуняшу. Как полагается, она значительно похудела, лишившись мелентьевских хлебов. Конечно, она с благодарностью вспоминает о времени, прожитом у Вас. Поздравляю Вас с рядом исторических достижений на нашем этапе. Последнее — упразднение шарлатанской педологии и педологов. Крепко жму Вашу руку. Ваш Петр Осадчий».

22 июля. Ленинград. «Хотелось бы знать, как Ваш суд и дальнейшее устройство. Кажется, квартирные суды быстры. Приближается время отпуска, и мне хотелось бы узнать, где Вы будете в августе-сентябре. Дни бегут, бегут все быстрее и быстрее к "трем аршинам", поглощающим нас. Эта мысль не отходит и вьется, как августовская муха. Реакция — судорожное желание видеть дорогих сердцу людей. Хочется живого слова, близкой души и ласки. Ленинград пуст и холоден в этом отношении.

Часто думаю, как Вам неуютно и беспокойно. И за что такая напасть — бытовая и с Володею? Со щемящей грустью вспоминаю Алабино. Напишите же словечко. Наталья Вревская».

21 июля. Ташкент. «Дорогой М. М.! Страшное, тяжелое горе поразило меня. Седьмого июля умерла моя жена. Нет сил писать об этом и кажется, не хватит сил перенести это. Не только это. 19-го апреля здесь, в Ташкенте, покончил жизнь самоубийством мой единственный брат, а сейчас, как видно по полученным мною письмам, грозит смерть моей матери, и я обращаюсь к Вам с просьбой, великой просьбой. Сходите к моей маме и помогите ей. О смерти брата я не сообщал ей. Вы сами увидите, что это невозможно. Я верю, что Вы поможете моей маме. Ваш Владимир Козлов».

24 июля. Мценск. «Многоуважаемый Михаил Михайлович! Очень была бы рада помочь Владимиру Александровичу, но дело в том, что сейчас у нас необычайный наплыв дачников и они заняли положительно все углы и сараи и какой-нибудь угол, и то с трудом, можно будет подыскать с сентября, конечно, без воды, без света, с уборной во дворе, а то и совсем без уборной. Продовольствие же здесь значительно дешевле, чем в Москве, в особенности молочные продукты. Екатерина Коншина».

28 июля. Дилижан. «Дорогой М. М.! Я настолько напуган дачными ужасами, что мне хочется ответить на Ваш вопрос, куда Вам ехать с Володею, — лучше всего сидите дома. Наши кавказские курорты так неблагоустроены, что трудно рассчитывать на отдых. Ну, не безобразный ли это факт? За этот месяц отдыха, питаясь в ресторанах, я только испортил себе желудок и потерял в весе 2 кило. Это вместо того, чтобы поправиться. Разве что, поезжайте в Батум. Можно жить в благоустроенной новой гостинице и ездить в чудесные пригородные места. Около Тифлиса ничего нет, заслуживающего внимания. Грязь и полное отсутствие хотя бы минимального комфорта. Дилижан красиво расположен, но мне досадно, что я не могу этого оценить. Не трогает меня природа нисколько. Красоту человеческую я чувствую и понимаю, но здесь ее нет, и я скучаю безнадежно. Прочитал за это время "Контрапункт" — книга, рисующая нравы современной Англии. Заканчиваю "Успех" Фейхтвангера. Книга замечательная, впрочем, что я расхваливаю, когда Вы, должно быть, их уже читали. В этом отношении перегнать Вас нет никакой возможности. Напишите, когда рискнете поехать. Искренне преданный, Жорж Бубликов».