Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

4 марта. Загорск. «Многоуважаемый М.М.! Когда помимо личных переговоров имеешь сношения с людьми еще и через третьих лиц, всегда вкрадываются некоторые недоразумения. Что я говорила Ирине Сергеевне, точно не помню, может быть, и пошутила, что начинаю свою совсем самостоятельную жизнь с не совсем обыкновенным жильцом. Но желания отказываться от Владимира Александровича у меня нет и не было. Напротив, я его жду с известным удовольствием. У меня в доме сейчас очень тихо и пусто, я же привыкла заботиться о ком-нибудь, и надеюсь, что он внесет в нашу жизнь некоторое разнообразие. Если будет возможно, предупредите меня о точном дне его приезда, мне не хотелось бы, чтобы Владимир Александрович нашел дом пустым. Итак, не пугаюсь, а если и пугаюсь, то по крайней мере не очень. Н.Плетнер».

Итак, выход был найден, и выход хороший. Лето было обеспечено Володе дачей, хорошим обществом, большой библиотекой и полны отсутствием забот для Володи о хлебе насущном, ибо эту сторону жизни я всецело брал на себя. Я съездил на Брюсовский, взял вещи Володи, собрал ему все необходимое у себя и почти с радостью и нетерпением ждал его выписки из лечебницы.

3 марта. «Милый Михо! После выписки из лечебницы для "просвещения" мне кажется лучше не непосредственно в Загорск, а мне хотелось бы недели на две-полторы поехать в Уч-Дере. Единственное неудобство — это Тамара, которая из личных соображений воспротивится. Нельзя ли это как-либо произвести незаметно? Мне кажется, для полного равновесия это было бы неплохо. Жду 6-го. Целую. Ваш В. С.».

4 марта. «Милый Михо. У Тамары в Лондоне умер брат. Труп будет доставлен в Ленинград, куда Тамара должна срочно выехать. Выдайте ей 150 рублей. Жду Вас 6. Ваш В. С.».

Одиннадцатого марта был день рождения Володи, по-старому, 26 февраля. Я поехал к нему. С горечью думаю я сейчас о том, что за все долгие годы жизни с ним ни разу не подарил ему что-нибудь ценное, но ненужное, какую-нибудь дорогую безделушку, книгу редкого издания, ну, наконец, какой-нибудь блистательный галстук. Я посылал ему хорошие посылки, тратил на все нужное, не жалея. А вот ненужного, чтобы вызвать у него восторг, я не подарил ни разу. И в этот день я свез ему торт, сандвичи и другую обильную еду и какую-то паршивую маленькую книжонку, не совсем обычную, но паршивую, на которую мне больно смотреть сейчас и которую тогда Володя взял вежливо, но совершенно равнодушно. Я даже не уверен, посмотрел ли он ее потом. Таков человек! А ведь дороже Володи у меня никого не было на свете. А вот, не умел я быть любящим «до дна», широко, от всего сердца. Хочу извинить себя только тем, что вещи и книги нравились Володе очень недолго, а затем он их бросал, а денег на него вообще нужно было очень много. А очень много я их никогда не имел. Володя в этот день, конечно, ждал меня, хотя день был неприемный, и вышел праздничным, свежевыбритым, затмевая всем своим обликом и старенькую пижаму, и серенькую обстановку приемной. Ему нравилось жить широко в лечебнице: угощать хорошим табаком и папиросами «спутников по палате» и персонал, импонировать им вышедшими книжками с его иллюстрациями и, конечно, угостить всем, что привозит ему так верно и преданно его «патрон» — и не отец, и не дядюшка, и не брат, а именно «патрон», лицо не родственных отношений и тем более загадочное и интересное и чем-то напоминающее «приставленного к принцу». И я любил в нем эту маленькую суетность и радовался, глядя на моего принца, как он щедр, ласков с людьми, и как он готов помочь им и поделиться с ними, чем мог. Он, несомненно, всю свою жизнь спешил жить. Он всегда чувствовал, что непродолжительность своей жизни он должен возместить ее интенсивностью. Это было инстинктивно, но это верно чувствовалось и неустанно им проводилось.

В этот день Володя сказал мне, что еще на две недели, как решали мы раньше, он в лечебнице не останется. Я не противоречил. Выглядел он прекрасно. Лечебница сделала свое дело и была уже, по-моему, ему не нужна. Прикинув дни, когда бы я мог свезти его в Загорск, мы назначили выписаться 14 марта, а 16-го выехать в Загорск. Так все и сделали.

Тревога за Володю никогда не покидала меня. Два дня, что он провел в Москве, были с ним неспокойны. Я очень просил его не заводить знакомств в лечебнице. «Ну что Вы, Михотя, Вы же знаете, что я ни с кем не разговариваю». Однако вместе с ним выписался обиженный режимом и судьбой офицер из бывшего «хорошего общества». Володю всегда «такое прошлое и страдальческое настоящее» пленяло, пленило и в этот раз. Они условились встретиться. А после встречи и выпивки Володя обнаружил пропажу ряда ценных и милых его сердцу антикварных вещиц и довольно крупной суммы денег.

«Дорогой мой, — писал я Володе в Загорск, — думаю все время о Вас и не могу не думать. Последние 19 лет моей жизни, по существу, заняты Вами, только Вами. А вот найти такие слова, которые бы дошли до Вашего сердца, не могу. Ведь в этой истории с "бывшим" Вы потеряли не только Ваши вещи, но, что важнее, доверие к людям и уважение к себе. Берегите себя! Иначе позор, гибель, смерть ранняя и бесславная. Доверенность Вашу в "Искусство" этому проходимцу на получение денег я обезвредил. Деньги выдадут лишь Вам на руки. Когда я 15-го вечером пришел на Брюсовский и услышал у дверей разговор, я повернул обратно, дошел до ворот: уж очень мне не хотелось ни с кем встречаться в этом доме, но желанье получить бумагу для Вас заставило меня превозмочь мою брезгливость, и я вернулся. И до сих пор мне больно от воспоминаний, что я увидел: "Бабушка", "благородная личность" и Вы, мой милый, и в каком виде! Ну, довольно».

В этот же день Лихоносову. «Милый Митро. Свез Володю в Загорск. Будущее его страшит меня. Я не нытик, не пессимист, но порою теряю веру в него и в свою миссию при нем. Как прав Розанов, утверждая, что "таланты наши как-то связаны с пороками, а добродетели с бесцветностью". Вот и выйди из этой закавыки. Конечно, не выйти и мне».

20 марта. Село Ново-Обинка. «Здравствуйте, дорогой Владимир Александрович! Не могу устоять против соблазна побеседовать с Вами в надежде получить от Вас письмо. Значение его для меня огромно. Затерянный в глуши, я чувствую от общения с Вами освежающий ветерок. Вот где я не бывал за эти годы! У самоедов был, плавал по хмурому Баренцеву морю, по реке Вычегде, на поезде изрезал тысячи километров и после всех этих длительных путешествий плюхнулся в болото. И вот —