Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Сколько страданий причинил мне этот мальчик! Но хотел бы я, чтобы его не было в моей жизни? Нет, не хотел бы. И прав В.В.Розанов, когда говорит: «Нужно, чтобы о ком-нибудь болело сердце. Как это ни странно, а без этого пуста жизнь».

18 февраля. Сегодня проведывал Володю. Красив, хорош в обращении. Пришел в себя. Охотно пошел в лечебницу и охотно в ней остается. Там им довольны. Но больше всего доволен я. Люблю его всем сердцем и озабочен, что делать с ним по выходе его из лечебницы? Он уже написал своей жене, что к ней не вернется. Вчера я сделал объявление в газете о комнате для него. Как трудно даются сейчас такие простые раньше вещи, как отдельная комната.

Сегодня умер Орджоникидзе. В сумерках переезжал я Москворецкий мост. Высилась громада Кремля. В это время там как раз происходила очередная трагедия смерти — какой? Смерть Орджоникидзе произвела гнетущее впечатление, словно предвестник тяжелых переживаний. В диспансере у нас тоже «смертная» новость: умерла милая женщина-врач. Собирали на венок, и так это выходило «принужденно», что я попросил товарищей о двух одолжениях: не вскрывать меня и не собирать на венок мне.

20 февраля. Бийск. «Здравствуйте, дорогой Владимир Александрович! Ваше письмо было целым для меня праздником. Весь день у меня было прекрасное настроение. Попытку связаться с Вами я осуществлял еще в 1933–1934 годах, когда узнал Ваш адрес и написал Вам, но получил письмо обратно "за ненахождением адресата". Я был опечален. Мне смешно теперь вспоминать нашу встречу в московском трамвае. Мы, очевидно, оба были ошарашены неожиданностью "и молча встретившись, мы молча разошлись". Курьез, за который я себя потом отчаянно ругал. После Вологды, Архангельска, Сыктывкара сижу в Бийске и дохну от тоски, окружающей тупости и невежества. Можете себе представить, какое для меня счастье связаться с культурным человеком. Ведь это, дорогой, отдушина. Здесь я окреп материально, получаю от 550 до 620 рублей в месяц, тратить абсолютно некуда, купить нигде ничего нельзя, и делаясь "капиталистом", хожу в заплатанных штанах.

Однако заведу другую пластинку. Несколько слов о моей безвременно почившей литературной работе. Я тот же энтузиаст. Стихи для меня святая святых. Очевидно, "святая святых" и обуславливает их существование в моей собственной келье, и только. И знаете, В. А., на Соловках я чувствовал себя все-таки человеком, занимавшим какое-то место. А здесь я что? Червяк. Письмо разрешите мне закончить отрывком из стихотворения "Статуэтка", посвященного А.Пушкину, и пожать Вам крепко руку. А.Македонский.

В тот же день. «Володя! Последний раз убедительно пишу то, что тебе говорила раз двадцать, — ты совершенно свободен. По выходе из лечебницы ты меня не встретишь, и я постараюсь сделать все, чтобы ты не слыхал обо мне. Ведь этого ты хочешь? Еще раз повторяю, будет так, как ты хочешь, успокойся. А теперь прощай, мой бесконечно родной и любимый. Береги себя, не будь игрушкой в руках подлецов. Твоя жизнь не должна пройти пустоцветом. Твоя жена Тамара. Первый и последний раз пишу свой этот титул».

22 февраля (из дневника). Зима на исходе. Тепло. Через несколько дней уже год, как я вернулся в Москву. Выезжая сюда, я боялся жилищного вопроса, но никогда не представлял себе, что он затянется так долго и так неприятно. 11 февраля был суд по иску моих соседей о выселении меня из моей комнаты, а по-моему встречному иску — о разделе комнаты. Соседям отказано, мне же суд определили выделить 8 метров.

Идут Пушкинские юбилейные дни. Очень много музыки на его слова, прекрасного чтения его крупных вещей, ряд хорошо изданных книг — все это очень приблизило поэта и к сознанию, и к сердцу всех нас. Я по чувству долга сказал слово о Пушкине у нас в диспансере, долга, потому что так много читал о нем и так много накопил материала о его жизни и творчестве, что не поделиться этим считал грехом. На выставке Пушкинской еще не был, но очень туда собираюсь.

24 февраля. Нара-Фоминская. «Здравствуйте, дорогой Михаил Михайлович! Шлю я Вам свой привет и желаю всего хорошего. Михаил Михайлович, ответ я Ваш получила, за что благодарю. Михаил Михайлович, я не думала, что Вы так хорошо отнесетесь ко мне, бедной больной, и я на Ваше письмо очень сильно порадовалась и горько наплакалась. Вы пишите мне, почему я не в местной больнице? День ото дня чувствую себя все хуже и хуже. Температуры у меня нет, но у меня упадки сил и очень я худая. Ведь мне очень не хочется в больнице лежать, ведь там лежать тому хорошо, кто выздоравливает, а мне лежать там да смерти ждать. Дома я хотя и полежу и встану, и по стенке пройдусь по комнате, и что мне захочется поесть, свои рабочие приносят. Пойдут на базар, я дам денег, и они мне принесут. И так я себя чувствую, что больница от меня не уйдет, что в больницу я скоро попаду, потому что мне день ото дня все хужеет. Михаил Михайлович, Вы написали мне в письме, в чем я нуждаюсь, и за это я шлю Вам большую благодарность. Мне ничего не нужно. Я только прошу Вас, пришлите мне рецептик ото сна, а то я совсем не спамши. Где эта опухоль у меня находится? Левая сторона не чувствует боли, а правая не дает никакого покою. Затем, до свидания. Прошу Вас, чтобы Вы на меня не обиделись, и желаю Вам всего хорошего. Пока и все. Ольга Голубкова».

Через неделю мне сообщили, что Ольга Сергеевна скончалась у себя дома.

На публикацию о комнате для Володи никто не откликнулся ни по телефону, ни по почте. Срок же его выписки из лечебницы приближался. О возвращении Володи на Брюсовский не могло быть и речи. И опять, и опять, почему я не бросил Москву в это время?

На помощь пришла Ирина Сергеевна Татаринова. Она предложила мне попытаться устроить Володю в Загорске к Плетнер. Наталья Валентиновна недавно потеряла отца с матерью и жила с тетушкой — княжной Максутовой — да прислугой в большом доме. Я ухватился за это предложение. Казалось, лучше трудно было и придумать. Подходила весна. Загорск Володя любил. Наталья Валентиновна знала Володю и меня. Мы несколько лет тому назад водили знакомство. Словом, через несколько дней Наталья Валентиновна заехала ко мне, и мы сладили дело с двух слов. Она брала Володю на полное свое попечение, я же обещался бывать каждую пятидневку и быть регулятором во всех затруднительных случаях. В первый же день нашего обычного свидания в лечебнице я рассказал обо всем этом Володе, и он с радостью со всем согласился.