Варвара Головина - Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Он привез ее ко мне, сказав: «Дарю вам свою жену». Она была справедливо оскорблена его словами, поставившими меня в неловкое положение и установившими между нами некоторое стеснение, к счастию, недолго продолжавшееся. Она были красива и симпатична, но несчастные обстоятельства ее жизни усилили ее чрезмерную природную застенчивость. Когда мы оставались одни, она обыкновенно хранила молчание; наконец, лаской и предупредительностью я достигла того, что она привыкла ко мне, была со мной откровенна и полюбила меня всеми силами своего сердца. Наше сближение перешло в настоящее чувство; испытания, через которые мы прошли обе вместе, только укрепили дружбу, которая не должна и не может прекратиться. Утром мы гуляли вместе в окрестностях Царского Села. Как-то раз ее высочество пригласила меня отправиться в деревню колонистов, находившуюся в двенадцати верстах от дворца. Мы нашли ее прелестной и описали великому князю и великой княгине подробности этой прогулки. Их императорским высочествам хотелось также совершить ее, и они получили позволение императрицы. Решено было, что они для большей свободы пойдут инкогнито под нашим покровительством. Великая княгиня должна была выдавать себя за m-lle Herbil, свою горничную, а великий князь — за моего племянника. В восемь часов утра великая княгиня села со мной и графиней Толстой в маленькую почтовую тележку, принадлежавшую последней. Муж мой поместился в собственном английском кабриолете вместе с великим князем. Приехав к m-me Vilbade (фамилия хозяйки дома, куда мы вошли), великая княгиня была погружена в воспоминания: это жилище и одежда напоминали крестьян ее родины. Семейство Вильбад состояло из мужа, жены, сына с женой и ребенком и молодой девушки. Пригласили двух соседей и играли вальсы с берегов Рейна. Музыка и вся обстановка сделали большое впечатление на великую княгиню, но к наслаждению ее примешивалась легкая грусть. Муж мой отвлек ее от этого чувства, сказав:

— M-lle Herbil, вы слишком ленивы, пора готовить завтрак. Пойдемте в кухню, вы нарежете петрушки для яичницы, которую мы сейчас сготовим.

Великая княгиня послушалась и взяла свой первый кулинарный урок. На ней было белое утреннее платье, маленькая соломенная шляпа прикрывала ее прекрасные белокурые волосы. Принесли массу роз; мы сделали из них гирлянду и украсили ею ее шляпу. Она была мила, как ангел. Великий князь Александр с трудом сдерживал свою серьезность при виде моего мужа, который был в шляпе и имел очень смешной вид. Мы попробовали превкусной яичницы. Масло и очень густые сливки закончили завтрак. В углу комнаты находилась люлька со спящим ребенком. Молодая мать изредка ходила покачивать его. Великая княгиня, заметив это, встала на колена, покачала дитя, и глаза ее наполнились слезами. Она будто предчувствовала тяжелые испытания, которые готовило ей будущее. Это смешение веселости и простоты придало много оживления нашей утренней прогулке. Возвратный путь был очень интересен. Сильный теплый дождь лил потоками. Мы посадили великого князя в коляску под кожу, прикрывавшую наши ноги. Более трех лиц не могло усесться внутри коляски, и, несмотря на все наши старания, он промок до костей. Это не уменьшило нашей веселости, и мы долго с удовольствием вспоминали про эту прогулку.

Г-жа Вильбад, приезжая иногда в город по своим делам, привозила мне масло. Я попросила ее привезти его также моему так называемому племяннику. «Я не знаю, где он квартирует», сказала она, Я отвечала, что велю ее проводить. Один из моих слуг отвел ее во дворец. Когда она узнала истину, с ней едва не сделалось дурно от удивления и счастия. Великий князь дал ей сто рублей и одежду для ее мужа. Помнится, эта небольшая пенсия выдавалась ей в продолжение нескольких лет.

Удовольствиям и конца не было. Императрица старалась сделать Царское Село как можно более приятным. Придумали бегать в запуски на лугу перед дворцом. Было два лагеря: Александра и Константина. Розовый и голубой флаги с серебряными, вышитыми на них инициалами, служили отличием. Как и следовало, я принадлежала к лагерю Александра. Императрица и лица не игравшие сидели на скамейке, против аллеи, окаймлявшей луг. Великая княгиня Елисавета вешала свою шляпу на флаг, прежде чем пуститься бежать. Она едва касалась земли: до того была легка; воздух играл ее волосами, она опережала всех дам. Ею любовались и не могли достаточно наглядеться на нее. Игры нравились всем: в них охотно принимали участие. Императрица, которая была олицетворенная доброта, заметила, что камергеры и камер-юнкеры, дежурившие при ней два раза в неделю, с сожалением видели конец своей службы. Она позволила им остаться в Царском Селе, сколько они пожелают. Ни один из них не оставил его в продолжение всего лета. Князь Платон Зубов принимал участие в играх. Грация и прелесть великой княгини Елисаветы произвели на него в скором времени сильное впечатление. Как-то вечером, во время игры, подошел к нам великий князь Александр, взял за руку меня, также как и великую княгиню, и сказал: «Зубов влюблен в мою жену». Эти слова, произнесенные в ее присутствии, очень огорчили меня. Я выразилась, что эта мысль не может иметь никаких оснований, и прибавила, что если Зубов способен на подобное сумасшествие, следовало его презирать и не обращать на то ни малейшего внимания. Но это было слишком поздно: эти несчастные слова уже несколько смутили сердце великой княгини. Она была сконфужена, а я чувствовала себя несчастной и была в беспокойстве: ничто не может быть более бесполезно и опасно, как дать заметить молодой женщине чувство, которое должно непременно ее оскорбить. Чистота и благородство души не позволяют ей его заметить, но удивление сменяется неловкостью, которую можно истолковать в неблагоприятном для нее смысле. После игр я, по обыкновению, ужинала у их императорских высочеств. Открытие великого князя все бродило у меня в голове. На другой день мы должны были обедать у великого князя Константина в его дворце, в Софии. Я поехала к великой княгине с целью сопровождать ее. Ее высочество сказала мне: «пойдемте скорее подальше от других: мне нужно вам кое-что сказать». Я повиновалась: она подала мне руку. Когда мы были довольно далеко, и нас не могли слышать, она сказала мне: «Сегодня утром граф Растопчин был у великого князя с целью подтвердить ему все замеченное относительно Зубова. Великий князь повторил мне его разговор с такой горячностью и беспокойством, что со мной едва не сделалось дурно. Я в высшей степени смущена; не знаю, что мне делать; присутствие Зубова будет стеснять меня наверное». — «Ради Бога, — отвечала я ей, — успокойтесь. Все это так сильно действует на вас, благодаря вашей молодости; вам не надо испытывать ни стеснения, ни беспокойства. Имейте достаточно силы воли позабыть все сказанное, и это пройдет само собою». Великая княгиня немного успокоилась, и обед сошел довольно хорошо. Вечером мы вошли к императрице. Я застала Зубова в мечтательном настроении, беспрестанно бросавшего на меня томные взоры, которые он переносил потом на великую княгиню. Вскоре несчастное сумасбродство Зубова стало известно всему Царскому Селу. Тогда на меня старались подействовать поверенные Зубова и его шпионы. Графиня Шувалова была первая, кому Зубов признался в своих чувствах. Граф Головкин, граф Штакельберг, Колычев — камергер, а впоследствии гофмейстер двора [114] Колычев, Степан Степанович, камергер, в 1796 г. вице-президент придворной конторы. , княжны Голицыны, фрейлины, и доктор Бек [115] Иван Филиппович Бек, лейб-медик, т.с., доктор медицины и хирургии. Лейб-медики и прочие придворные врачи не чуждались в XVIII в. придворных интриг и даже играли в них главную роль. сделались моими надсмотрщиками. Они ежедневно давали отчет в своих наблюдениях графу Салтыкову. Наши прогулки и разговоры с великой княгиней, ее малейшее внимание ко мне, все подвергалось наблюдению: об этом толковали, видоизменяли и, через Салтыкова, передавали императрице Марии. Я была окружена целым легионом врагов, но чистая совесть придавала мне силу, и я так была проникнута своим чувством к великой княгине Елисавете, что, вместо того, чтобы испытывать беспокойство, удвоила свои старания и, если можно так выразиться, стала смелее. Покровительство императрицы, ее доброта ко мне и доверие великого князя устраняли всякое стеснение. Эти обстоятельства только укрепили расположение великой княгини ко мне: мы почти не расставались; сердце ее вверяло моему все свои чувства. Я проникалась этим доверием, была им тронута, и ее репутация становилась целью моего счастия. Ничто не может быть увлекательнее первого доверия души: оно подобно источнику чистой воды, который ищет проложить себе новое русло, пока не найдет места, где может распространиться, выйти наружу и освободиться от стесняющих его берегов.