Михаил Шервуд - Байки

Короче, как говорят, слово за словом, мордой по столу, вырисовалась картина.

Стрелять он полюбил с малолетства, у него хорошо получалось в тире из пневматики. Как наберётся копеек двадцать пять - тридцать, он сразу в тир. Ну и нашёл его там тренер, пригласил заниматься. И к окончанию школы он тянул на кандидата среди взрослых по малопульке. Военкомат положил на него глаз, и когда призвали, направили в школу снайперов. А служил он после школы в так называемой Сталинградской дивизии. Об этом зловонном месте мне приходилось слышать в своих разъездах. Как он выразился, “зачем придумать ад, если есть на свете Сталинград.” Ну и ну.

Конечно, тогда денег не платили не только на гражданке, им тоже по несколько месяцев ни копейки. А тут крыша в казарме течёт, не топят, да и вообще не фонтан…

Приходит ротный: такие дела, что на ремонт денег нет, одна надежда на вас, ребята, если вы свои солдатские на ремонт кровли, значит. Они согласились, деваться некуда. Время идёт, ремонта нет. Спрашивают взводного, в чём дело, а он вдребодан, еле языком. Мол, парни, мы щас на эти деньги и пьём, а вы лопухи. Да, значит, лопухи.

А тут как раз эта Чечня, кто добровольцем? Идиотов нет, своих стрелять. Начали их давить, потому что, прошёл слух, у командования разнарядка, да и деньги на это

спущены да и пропиты. Кончилось тем, что он решился, всё подальше от этих уродов. Да не вышло, потому что их взводный с ними вместе попал. Патронов нехватает, жратвы мало, шмотки драные. Начальство “чехам” всё толкает.

Ну и всё пришло к тому, что взводный стал приторговывать ими, солдатами. Любое начало приводит к концу. Их в школе снайперов хорошо учили, он просёк, почему

парни гробятся. Взводный и его продал, только погиб не он, а его напарник, наблюдатель, друг, лучший кореш, каких поискать. Да и он схлопотал себе в ногу. Лежал трупом несколько часов, чтобы поверили.

У врача ни медикаментов, ни нормальных бинтов, дырка не заживает. Дело стало совсем плохо, его и отправили домой. Дома за две недели, как на собаке. Дома отец, Наиля, брат её, вот этот вот.

Надо возвращаться. Приходит время платить долги. Сколько можно быть в долгу! Может так получиться, что взводному дадут ещё звёздочку – ищи его потом по белу свету. А так он получит свою пулю там, где гадил, и дело с концом. Хорошо бы, чтоб он узнал, за что. Но уж как выйдет.

Нам с напарником стало как-то неуютно. Мы служили свои три года в нормальной армии нормальной страны, любили – не любили своих взводных-ротных, но до такого не доходило. Чтобы офицеры пропивали солдатское жалование, чтобы твой командир продавал твои патроны твоему врагу – такого даже сразу не придумаешь.

Если рыба гниёт с головы, то там, где она, такая зловоние должно быть, что никакой противогаз не поможет.

Мы купили билеты, вышли из помещения кассы. Ефрейтор с палочкой прихрамывал рядом с девчонкой, ведя её под руку.

“Какая девка! - восхищённо сказал мой напарник, - это же где он такую оторвал,

интересно.” – “Да, - согласился я, - девка будьте - нате. Что она в нём нашла,

парень - то не очень видный.” - “Не скажи, - возразил напарник, - девки, они мужиков чуют. А этот мужик железный. Ей с ним будет, как говорится, как за каменной стеной. За железобетонной. Что, не согласен?”

Мне оставалось только кивнуть головой. Мужик железный, да.

Его откуда-то перевели к нам во взвод вскоре после того, как мы приняли присягу.

Парень как парень, только по-русски почти ни бельмеса. Что было странновато, у нас в полку не было никого с образованием ниже среднего. И где это он умудрился, закончив среднюю школу, не научиться говорить по - русски? Как он будет понимать, что ему будут толкать на занятиях. Хотя, его дело.

И тут рота пошла в наряд по дивизии, наш взвод влетел в караул. На разводе, как обычно, задают вопросы на знание соответствующих Уставов. Ему вопросов не задавали. Так получилось.

Мы с ним попали в первую смену, мой пост был у караулки, я мог видеть его пост. Всё было нормально, пока не пришла смена. Он подошёл поближе к караулке и как только увидел смену с разводящим, громко, как положено, спросил: “Идошь?” А должен был сказать: “Стой! Кто идёт?” Разводящий ответил: “Иду!” Часовой закричал: “Сытырыляю болши нэ идошь!” - щёлкнул предохранителем и передёрнул затвор.

Смена остановилась, будто напоролась на стенку. Чёрт его, дурака, знает, если он по-русски ни бельмеса, как с ним разговаривать. Разводящий пытался говорить, но часовой заорал: “Сытырыляю болши нэ идошь!” Во зараза! А мороз ведь! Этот хмырь в тулупе и валенках, ему-то что, а парни в шинелях.

Я подошёл к караулке и нажал кнопку вызова начкара. Объяснил ситуацию, начкар посмотрел на застывшую столбами смену, выматерился и побежал в караулку. Слышно было, как он орёт в трубку телефона.

Где-то через полчаса приехал на “козле” взводный из нашего батальона, старлей Абейдуллин. Подошёл к “колючке” и что-то заорал по-татарски часовому. Тот ему ответил. Поорали они, потом часовой сказал: "Пост адын, зыдаю.” Это вместо того, чтобы: “Пост номер один, охране и обороне подлежит… Пост номер один сдал.” Смена ответил, как нужно. Фу, проехало!

А вот как с ним дальше быть? “Ну, татарин нерусский, свалился на голову, мать его плакала.”- заявил “русский” Мишка Сигуяйнен.

“Татарина нерусского” сняли с караула, заменили. Абейдуллин спросил, есть ли еще не говорящие по-русски. Ответили, что нету. Он уехал.

Отстояли мы караул, чистим в ружкомнате автоматы. Заходит ротный и разводящему неофициально: “Доложи-ка подробно, Розов.” Пока Женечка рассказывал, как они в шинелях мёрзли полчаса, подошёл старлей Абейдуллин, послушал и говорит ротному, что - де странновато всё это, пахнет нехорошо. И объяснил, что “татарин нерусский” говорит по-татарски с сильным русским акцентом. Что он, сам татарин, не знает в родных краях места, где бы татары говорили так. Вот русские по-татарски это да, с русским акцентом.

Ротный побежал смотреть личные дела (непонятно, почему не раньше) и прибежал злой, кто знает кто. Приказал построить роту и изложил.

“Вот этот хитрый татарин, не знающий по-русски, - сказал он, - отчислен за хулиганство с четвёртого курса института. Знаете, какого? Ленинградского педагогического, будущий учитель русского языка. Сам он из-под Ленинграда, по-татарски говорит плохо, на чём и погорел.”

А далее ротный рассказал, что служить “хитрый татарин” начал в авиации, стрелком на бомбардировщике, устраивал истерики по поводу каждого полёта: очень страшно ему. Не говоря уже о парашютных прыжках. Ну и списали, к нам. А у нас, сами знаете… И в совокупности это тянет на годик дисбата. Но будучи чрезвычайно мягкосердечным человеком (“ну ничего не могу с собой поделать”), ротный решил, что мы его перевоспитаем. А для начала он отсидит трое суток “на губе” в одиночке, где ему никто не будет мешать думать.