Михаил Шервуд - Байки

Спать расхотелось. Открыл окно, закутался в одеяло, сел у окна. Закурил.

Облокотился о подоконник, курю. На работу не идти, отпуск на неделю, сессию сбросил. Хорошо!

Выбросил в окно чинарик, подошёл к кровати. Опять - стук в окно. Выглянул, какая это тварь шутит? Посветил в окно и говорю довольно громко: “Вот выйду и рёбра посчитаю, падлюга. Вот стукни ещё раз!” Никто не отвечает, только Коля, сосед, заглянул. “Чего ты орёшь по ночам?” – “Да ты что, Коля, я просто курю, не спится, устал, сессия пошла тяжело. Показалось тебе от постоянного недопития.” –“Смотри, - говорит, - а то треснешься от своей учёбы.” И ушёл.

И что - то мне вдруг показалось странным. Что - то не так. Что - то я видел, но не обратил внимания. Очень важное в данном случае. Существенное. Не обратил внимания. Что это было? Что это было? То - то очень важное. Никак не вспомнить. Хм, что же это такое? Сидел и перебирал, что это могло быть. Никак.

Ладно, потом вспомнится само. Уже четыре часа. Закрыл окно. Лёг, укрылся. Почти заснул, когда меня вдруг ошарашило. Я живу на шестом этаже. На шестом! Ни надо мной, ни подо мной нет балкона! Стучать просто некому, летающих людей не бывает. Боже мой! У меня слуховые галлюцинации, глюки, попросту говоря. Я сошёл с ума, вот что! Ведь предупреждали меня не раз! Работа тяжёлая, надо больше отдыхать, девок к себе чаще водить, а то всё книги – книги - книги. Вот и дочитался до точки.

Что же теперь со мной будет? В психушку, вот что, увезут. Боже мой, что же делать? Это только начало, а что будет потом? Начнутся глюки зрительные, наверно. И жизнь пришла к концу. Всё, о чём мечтал, чего добивался, чего хотел… Столько лет…

Сидел, весь потный от страха. Курил сигарету за сигаретой, в комнате не продохнуть, а открыть форточку не было сил. Каждый следующий стук в окно меня буквально ударял по голове. Опять! Опять! Так и будет теперь до конца жизни! Да?!

Но ведь, если я треснулся, то не должен этого понимать, так, кажется? А я понимаю. Тогда что? Но стучит же, а некому.

Ладно. Как говорил ротный, умри, но будь здоров. Ничего, поцарапаемся. Да и необязательно идти сдаваться к лекарям. Может, всё не так страшно?

Открыл окно, сел, закурил. Вытянул руку, сбрасывая пепел за окно. Что - то слегка стукнуло меня по руке. Что за новая ерунда? Вытянул вторую руку, по руке слегка хлестнуло чем - то. Высунулся в окно и получил по лицу. Поймал это “что - то”.

Ёлки - палки, это же Колины удочки. Он их на балкон привязывает, они от ветра болтаются. Ну и стучат по стеклу окна.

Стало так радостно, я рассмеялся. Как хорошо! Коля сунулся в дверь: “Чего орёшь, с ума сошёл, что ли?” - “Смешное приснилось, Коля, бывает.”

Проспал часов двенадцать. Надо же, такая ерунда, а так по голове стукнуло.

Сейчас трудно объяснить, кем была Заглада. А вот пятьдесят с лишним лет назад её знала вся страна. Даже у Высоцкого было: “Он был стахановец, гагановец, загладовец…” Если коротко, это была колхозница, поднятая на щит Хрущёвым и компанией. Она моталась по стране с призывом работать честно, относиться ко всему честно. С этим она появилась и в нашей дивизии. Нас построили на плацу, она стояла рядом с комдивом на трибуне. Больше десяти тысяч человек. Полками, побатальонно. В парадных мундирах. На жаре. Представляете, да? С боевыми знамёнами.

Она с трибуны тоненьким голосочком: “Сыночки, дорогие! Служите честно, слушайте командиров!...” И так далее в том же духе. А мы в десять тысяч глоток: Ура! Ура! Ура!

Да это фиг с ним. Повели её показывать боевую технику. А как же, по полной

программе! И ей не понравилось, что окраска танков матовая. Потому что, мол должны блестеть наши грозные танки! Чтоб, значит, враг издалека видел и заранее боялся. Ну а как иначе! И мы смоченными в масле тряпками протирали машины, чтобы окраска бликовала.

Повезли её показывать летний лагерь. И всё бы хорошо, да не понравился ей лесной беспорядок. Почему в лесу везде валяются сосновые шишки и иголки прямо - таки толстым слоем? Значит, давно не убирают в лесу. А нехорошо. Думаете, треплюсь? Нет. Всё так и было, и потому мы, наплевав на все дела, собрали все иголки и шишки в лагере и округе, выкопали танком огромную траншею (хорошо, не вручную, а вполне могли бы), засыпали в неё всё это, утрамбовали танком и завалили землёй.

Ну а вскоре прибыл кто-то из высших чинов и обалдел от бликующей окраски боевой техники. Что было! А потом начальство узрело лес без шишек и иголок и рассвирепело.

Так мы, опять же забросив учебный процесс, перекрашивали всю технику и из

соседнего леса привезли и разбросали шишки - иголки.

Пожалуй, это был наибольший из армейских идиотизмов за все три года службы.

Только мы уже к тому времени научились. Поняли службу.

У англичан, я читал, говорят: всему, что движется, отдай честь; всё, что не движется, покрась. Тоже ведь понимают службу англичане.

Да и потом, если гражданские суют нос в армейские дела, всегда получается идиотизм вроде этого.

Расстелить дорожку перед тумбочкой дневального до команды "Рота, подъём!” я не успевал. Старшину уже принесло, дежурный по роте вот - вот заорёт “Рота, строиться!” и у меня еще секунд сорок пять до команды “Рота, равняйсь!”, после которой ходить перед строем нельзя.

Бросил скатку дорожки у порога, присел и начал её раскатывать. Старшина стоял в стороне и как только я поравнялся с ним, ударил ногой по скатке. Видимо, он считал, что я не то делаю. Но до команды имею право ходить перед строем. Да и строя ещё не было, по сути. От "Подъём!” до “Равняйсь!” проходит сорок пять секунд, я успеваю. Не успею – получаю втык.

Собрал скатку, начал раскатывать, он опять ударил, только на этот раз по руке ниже локтя. Больно, зараза! Наверно, опять жена ночью отказала, на нас срывает.

Раскатываю снова. Вот-вот дежурный даст команду, ребята почти все стоят в строю, спичка в руке дежурного догорает – это и есть сорок пять секунд. Старшина опять ударяет по скатке и по руке.

Раскатываю скатку, а старшина свирепеет. Хватает меня за плечо, я слышу треск рвущейся гимнастёрки.

И тут терпение моё лопнуло. Сколько же можно терпеть тупого макаронника, эту чёртову срочную службу, когда из тебя круглые сутки делают нерассуждающего тупого болвана?! Тебя давят физически и нравственно. Сколько можно! Убью макарона!

Я схватился за нож и попёр на старшину, смотря ему в глаза, как учили. Он испугался, я видел. Попятился к стенке. Но нож не вынимался из ножен. Я дёргал, а он не вынимался. Я забыл, что со вчерашнего дня мы ходили в наряд не с финками, а со штык - ножами, а он пристёгивается ремешком за рукоятку. Поэтому старшина остался жить, а меня огрели по голове табуреткой.