Михаил Шервуд - Байки

Галька вошла бесшумно и не нашла, видимо, утки в своей кастрюле, потому что Шурка сказала: “Ты чо лезешь в мою кострулю, дурра?” И Галькин вопль: “Ромааа!” Примчавшийся Ромка не мог понять, что происходит. Интересно, а кто бы понял! Видимо, Ромка попытался разобраться, заглянуть в кастрюлю, но Шурка всеми своими стапятьюдесятью кэгэ с гаком стояла скалой – не сдвинешь. И сейчас вижу её любимую стойку: расставив толстенные ноги, руки в бока, огромное брюхо торчит, голова наклонена вперёд, подбородок утонул в в складках жира на груди. Не баба, а просто ИСУ-152.

Ромка был нормальным нескандальным мужиком, и потому плюнул и ушёл, сказав Гальке: “Ты чего, не знала, с кем связалась? Да плюнь, пошла она…” И сказал, куда.

Утка досталась Шурке, которая в ознаменование “победы” решила распить две чекушки. Они у неё были где-то заныканы.

А вот дальше… Выпили они первую, Шурка изложила свой взгляд на историю с уткой. И тут оказалось, что вторая чекушка куда-то подевалась. Вот она только что, вроде, стояла тут вот. А - нету. Сосед увёл, сука? Не, он не выходил. А если

по - тихому? Не, Коля усёк бы. А, ты сама под юбку сунула! Покажь, я что, ляжки твои немытые не видел? Покажь! Да ты ж сам, падлюга, под зад положил! А ну встань, паскуда импотентная, встань, мать – мать - мать!

Утка стояла на включенной горелке, про неё забыли. И когда Коля встал, произнося разные слова в Шуркин адрес, она взорвалась. Ведь утка - её, чекушки купила она, а этот, так - растак, муж называется, а когда он в последний раз с ней, а? То–то! И шарахнула кипящий бульон Коле прямо в это место.

Вопль был страшный. Коля, поджав колени, лежал на полу и вопил. Шурка с кастрюлей в руке стояла над ним. Судя по выражению лица, она ничего не понимала: с чего это он орёт? Утка, виновница всего этого, лежала на полу.

Телефонная будка стояла у подъезда, я понёсся звонить в скорую. Когда сказал им, что случилось, они просто отключились. После третьей попытки пригрозили сообщить в милицию. Ну что делать?

Шурка за руку тащила Колю в комнату, он стонал. Стащила с него штаны, трусы с клочками волос и кожи. Не придумав ничего лучше, смочила обожжённое место уксусной эссенцией. Коля заорал.

Ромке удалось убедить скорую, Колю увезли. В больничном написали: “Ожог полового члена второй степени.” Коля долго упрашивал главврача изменить диагноз, потому что “бабы на работе смеяться будут, хоть увольняйся.” Мне он сказал, что, вообще говоря, нет худа без добра: можно теперь Шурку подальше посылать: сама виновата.

Так закончилась история с Галькиной жирной уткой.

Как только Наталку зачислили в институт, она "постриглась во студентки”, то есть, обрезала косы. Не одна она, конечно, все “постригались”. Мамы остались дома, пришла свобода. Откровенно говоря, возни с теми косами... Кто-то притащил с кафедры химии пузырёк с надписью “перегидроль” и вся комната в общежитии облондинилась. В разной степени. Увидав такое, я назвал Наталку дурой, после чего отношения надолго прекратились. Мне было смешно, что на кафедре химии пергидроль (перекись водорода) назвали “перегидполью” и я стал издеваться, заявив, что это, скорее всего, “недогидроль”, что только кретин не отличит одно от другого. Извиняться я не собирался. Да и некогда.

Как раз появилась мода обрезать косы, чтобы облегчить уход за волосами, а против моды не попрёшь, как против указания Партии. Самые популярные способы укладки назывались незатейливо: “мальчик без мамы”, “я у мамы дурочка”, “лошадь хочет какать”. Наталка изобрела что-то своё, промежуточное.

Насколько могу себе представить, её мама была очень удивлена, узрев фотографию своей старшенькой без кос и блондинкой. И наверно, поэтому приехала во время сессии, когда все были страшно заняты.

Не знаю в точности, что и как, только к окончанию сессии мама решила облондиниться, не говоря дочери ничего. Ни с кем не посоветовавшись, не говоря никому ничего, она плюхнула в тазик весь пузырёк “перегидроля” и получила снежно – белые волосы, чему была страшно рада.

Когда девушки пришли вечером, они были испуганы такой белизной.

Их предупреждали, что надо блондиниться поосторожнее, но чем это может кончиться, они не знали. Время было такое, все были натуральными, они были, где-то, первопроходцами. Первопроходицами.

Через неделю мама пошла в баню, хорошо там посидела. Но когда стала вытирать голову, все волосы остались на полотенце. Все до единого. Мама Наталки стала лысой, совершенно. Такая красиво блестящая голова. Ужас, конечно.

После вполне естественной истерики и кудахтанья присутствующих женщин она поняла, что её подставили. Кто!? `Конечно, дочь, кто же ещё! Она дождалась темноты, обмотала голову полотенцем и пошла пешком в общежитие. И избила Наталку страшно, та даже не сопротивлялась.

Утром, когда все ушли из комнаты, мать спросила, за что Наталка с ней так поступила. Та сказала, что у неё есть знакомый студент - химик, привела маму ко мне. Ну, объяснил им, что осветление пергидролью - просто умерщвление волос. Чем волосы светлее, тем мертвее. Ну, и вот результат.

Наталка после этой истории больше никогда не красила ни волосы, ни лицо. Помогла шоковая терапия. Мама поехала домой в парике, подобрать и приобрести его помогли в гримёрной одного из наших театров.

К нам пришёл новый Генеральный, доктор наук, говорят. Повесили в вестибюле бумажку, что, мол, доктор он какой-то Международной Академии Естественных Наук. Никогда о такой не слышал. Злопыхатели есть везде, так они говорили, что это за десять кусков баксов, а за полста дают академика. Один знакомый говорил, что ему предлагали. Ну, мне до лампочки, я не собираюсь, да и денег нет, если соберусь сдуру.

Время было такое, что денег не платили по полгода, а мой оклад ведущего инженера был аж 5500 рэ, а как протянуть. Как и многие, взял на три месяца за свой счёт и подался за рублём. Нашёл, чего таить. Так и работал, где-то года два с небольшим. Раз в три месяца приезжал, писал заявление на очередные три месяца.

А тут приезжаю, а в отделе кадров говорят, что теперь лично Генеральный подписывает после собеседования. Ну и ладно, пошёл к нему в кабинет. В приёмной меня знали, не первые десять лет работаю, задерживать не стали. Вхожу. Мати моя родная!

Да, давно, ещё на пятом курсе к нам в группу пришли несколько с заочного отделения. Не помню их почти. Один помнится, работал на бензозаправке, а другой на каком-то стадионе. Остальные ещё где-то. Так вот, Генеральным оказался “бензозаправщик”! Который доктор этой непонятной Академии. И мы друг друга почти сразу узнали, хотя прошло тридцать лет с небольшим. Правда, фамилий друг друга мы не помнили.