Анатолий Гордиенко - Из огня да в полымя

В тот злополучный день отец и мать Константина пошли на строительство дороги. Финны тогда гоняли людей на работы. Константин спрятался на сеновале.

Девчушки остались одни. Сеня, младшая сестренка Кости, играла с подружками в прятки. (Сейчас Феодосия Михайловна живет в Сегеже. Ныне, конечно, пенсионерка, раньше работала медсестрой в Паданской больнице.) Играли, значит, дети в прятки. Сеня спряталась на сеновале и неожиданно увидела там спящего бородатого мужика. Она очень испугалась, выскочила из сарая и стала кричать во все горло: «Домовой! Домовой! Помогите!»

Недалеко были финские солдаты. У них там на краю села был сторожевой пост. Они мигом прибежали на крик девочки и схватили Костю Терентьева. Пытали ли его финны или он сам сразу во всем сознался, не ведаю.

В Паданах многие тогда знали, что он сотрудничал с финскими властями, однако знали и то, что Терентьев сидел в финских концлагерях, в том же Медвежьегорске, поэтому у земляков о Терентьеве разные мнения.

Когда пришла Красная Армия, Константина судил наш военный суд. Говорят, что сидел он не очень долго. В Паданах больше никогда уже не появлялся.

Вскоре семья Терентьевых прославилась по-настоящему. Федор Терентьев, брат Константина, стал Олимпийским чемпионом по лыжам в Италии в 1956 году. Кажется, он был первым карелом, кто завоевал золотую медаль всемирной Олимпиады…

…Именно здесь мне хотелось бы поделиться с читателями одной догадкой. Работая над этой повестью, я опросил своих давних друзей, почтенных ветеранов карельской журналистики, тех, кто много писал о спорте. Все они, разумеется, знали Фёдора Терентьева, знаменитого спортсмена Карело-Финской ССР 1950-х годов. Они говорили, что в послевоенные годы Федор успешно занимался в спортивном обществе ЦСКА велосипедными гонками.

Хорошо известно, что сын Сталина Василий был ярым фанатом спорта. При помощи своих подручных, друзей и тренеров он искал спортивные таланты по всей стране, и ему не стоило особого труда забрать Федора Терентьева из Петрозаводска в Москву в свою команду Военно-Воздушных Сил.

Приезжая на побывку из Москвы, да часто и потом, Терентьев с гордостью рассказывал, что у него с Василием Иосифовичем Сталиным сложились крепкие дружеские отношения.

Этому вполне можно верить. Известно, что своим спортсменам Василий устроил райскую жизнь. Он лелеял их, защищал, помогал, выручал из различных передряг — не говоря уже о традиционных попойках по поводу и без повода.

А если так, если была дружба, то не мог ли Фёдор попросить сына Сталина облегчить участь своего родного брата Константина? Такая услуга ничего не стоила всемогущему удалому летному генералу, перед которым вытягивались в струнку фронтовые маршалы. Тем более что «дядю Лаврентия», Лаврентия Павловича Берию, Василий знал с самого детства.

Конечно, Василий видел в анкетных данных Фёдора Терентьева, что брат его осужден. И ему, разумеется, не хотелось иметь среди своих видных спортсменов парня с запятнанной биографией.

Да, он мог попросить товарища Берию проявить снисхождение к Константину Терентьеву, к человеку из его чекистского ведомства.

Возможно, здесь таится ответ — почему Константин Терентьев отсидел небольшой срок.

…Через неделю наши беседы с Марией Васильевной возобновились. Повеселевшая, она встретила меня новостью:

— Нашла давние свои записи. Долго искала. Много лет на свет божий не вынимала их. Хорошо, однако, что фамилии добрых людей записала. Впрочем, я и так их помню. Плохих людей я старалась вычеркивать из памяти, а хорошие всегда живут в моем натруженном сердце.

Так на чем же мы остановились? Ага, вспомнила: свершился суд. Финский военно-полевой трибунал сказал свое страшное слово.

Не помню, как мы с Артемьевой вернулись в зону после суда. Не помню, о чем говорили в кузове машины. Однако отчетливо помню — не плакали. Наступило какое-то отупение, безразличие.

Из камеры вечером нас выпустили погреться у буржуйки в коридоре. Тут мысль родилась такая: надо достойно умереть. Я ухожу из жизни спокойно: у меня нет детей, нет отца и матери. Тужить некому. Сестра Анастасия? Погорюет и успокоится. Гордиться мной не будет. И правильно — я ничего не сделала, не успела.

Не успела! Вот это было обидно. Эта мысль не давала покоя.

Нас успокаивали, утешали истопники-военнопленные. Потом внимание наше переключилось — в мужском лагере ребята военнопленные совершили побег. Значит, все-таки сбежали. Может, это они, горемычные, записку мне писали?

Финны обозлились, выезжали каждый день с собаками. Весь лагерь ждал: найдут? не найдут? Радовались, что бежали. И вдруг горькая весточка пришла через колючую проволоку — поймали финны наших ребят. Били их страшно. Перед нашими окнами били, чтобы мы видели. Издевались хуже некуда.

Снова к своим невеселым мыслям возвращаюсь. Каждый день жду утра. С рассветом обычно на расстрел выводили.

Шел день за днем. Почему нас не везут в темный лес? Сказывали, что яма там большая есть. Тут надежда затеплилась — а вдруг…

Наступил ноябрь 1942 года. Утром пришли за нами. Я накинула пальто, готовая идти.

— Берет надень, — сказал охранник.

— Не надо мне, не понадобится. Какая разница, одетой или раздетой лежать в холодной могильной яме.

Пока вели по коридору, крикнула несколько раз: «Прощайте, товарищи!»

Вывели за зону. Тот же дом, те же судьи за столом. Они сказали приблизительно следующее: «Вам повезло, вам правительство Финляндии сохранило жизнь. В Хельсинки учли, что вы не нанесли вреда финской армии, что вы одурачены советской пропагандой, а главное — вы, Бультякова, и вы, Артемьева, являетесь карелами, младшими братьями финнов. Смертная казнь заменяется вам на пожизненную каторгу. Отбытие наказания в каторжной тюрьме города Хямеенлинна».

Терентьеву и Стаппуеву тоже вышло снисхождение, им дали по несколько лет заключения.

Вернулись мы в барак, там все обрадовались, «ура» даже кричали.

Везли нас в Финляндию поездом, в товарняке. Часовой всё меня расспрашивал. Кто мои родители, как жила до войны. Откуда знаю финский язык. Уже в летах был солдат. Как-то близко он принял мою судьбу, сказал шепотом:

— Я бы в вас не стал стрелять. Я не палач. Пусть бы меня судили, но вас, таких молоденьких, пальцем бы не тронул…

Привезли в город Миккели. Там пробыли двое суток. Регистрировали, куда-то что-то записывали. Потом повезли в Хямеенлинна. Вот и тюрьма. Старинная, похожая на крепость. За нами восемь замков защелкнулось.

Сводили в баню. Уходить из парной не хотелось: теплая вода, мыло — как во сне. Выдали нижнее белье. Необычное какое-то — серое в полоску. Гляжу на верхнюю одежду: кофта полосатая, юбка полосатая, платок на голову — и тот в полоску. Только ботинки не догадались разрисовать. Бушлаты — тоже полосатые. «Ничего смешного нет. Настоящая арестантская одежка», — сказала надзирательница.