Софья Дорожинская-Курилло - Воскресший «Варяг»

К тому же Константинополь со всеми его красотами давал много таких возможностей. Сколько дивных прогулок мы совершили на его автомобиле или на красивом, нарядно убранном каюке по Босфору, где феерические картины открывались перед нами, особенно при заходе солнца, освещающего Босфор совершенно необыкновенными тонами, одевая мраморные кружева дворцов в какие то светло-сиреневые покрывала, и мечети, и минареты, выделяя всей их стройностью на пурпурных перьях заката. Я знала всё это по читанным давно любимым авторам о Константинополе — Пьера Лоти и Клода Фаррера, но красоты действительности превышали все их талантливые описания. Коммандан разделял мою любовь к этим авторам и всячески старался дать мне возможность реально испытать всё то, что я читала в их книгах. При наших прогулках по Стамбулу, выбирал места, мне уже известные из читанного и после каждой прогулки был обязательный визит в знаменитую кондитерскую восточных сластей Хаджи Бекира, куда и «Леди Фалькланд» любила заходить («Человек, который убил», Кл. Фаррера).

Конечно, все эти экскурсии, прогулки по Босфору и т. д. нам с мужем очень хотелось проделывать лишь вдвоем, но... коммандан так всегда напрашивался», что не было возможности ему отказать. Но иногда, когда удавалось его обмануть, мы с радостью «удирали» от него и тогда бродили, рука в руку по заброшенным, таким поэтичным турецким кладбищам, где кипарисы стоят на страже у заброшенных могил, или плыли на нарядном каюке при чарующем лунном свете по Золотому Рогу думая иногда, сказка это или действительность?

Но вот мы стали замечать, что настроение коммандана стало как то изменяться — не было больше искренней веселости, он становился хмурым, раздражительным и его общество стало еще больше нас тяготить. Как то мой муж приходит со службы очень расстроенный и говорит, что в штабе получены донесения о том, что под Очаковым пойманы несколько лайб, якобы большевистские шпионы. Их пытались допросить, но тщетно и потому коммандан Бодри посылает моего мужа срочно на миноносце, в качестве переводчика в Очаков. Мы с мужем очень огорчились — «как опять разлучаться?» хотя он и утешал меня, что ведь это всего на 5-6 дней. Выбранили хорошенько заочно коммандана за то, что он посылает именно моего мужа, когда у него на Морской Базе имеются еще трое таких же офицеров со знанием русского языка и все холостые. Но ничего не поделаешь — служба, подчинение начальству.

Рано утром ушел миноносец, увозя моего мужа в Очаков а в 5 часов, как обычно, автомобиль коммандана вновь остановился у дверей нашего дома. В этот раз, несмотря на все его уговоры, я не поехала никуда. На второй день повторилось то же, а на третий я ему просто заявила, что, пока мой муж не вернется, наши общие развлечения не состоятся. Коммандан уехал ужасно недовольный и хмурый. На другой день разразилась страшная гроза; гром гремел беспрестанно, молнии своими огненными зигзагами всё время разрывали небо... Было темно и жутко, особенно для меня, которая всегда боялась грозы. Я забралась в гостиной с ногами на громадное кожаное кресло, закрыла глаза и погрузилась в какую то полудремоту, но через несколько времени мне «почувствовалось» чье то присутствие возле меня и, приоткрыв глаза, я с ужасом увидела совсем близко от моего лица рыжую бородку коммандана — он стоял на коленях перед моим креслом, пытался обнимать меня и страстно шептал: «cherie, cherie, наконец мы один и я могу вам сказать всё то, что уже давно стало самым главным в моей жизни... Я никого никогда не любил, но увидев вас, я почувствовал соuр de foudre». Но как раз в этот момент раздался сильнейший удар грома, стекла в окнах задрожали и хлынул ливень, погрузив комнату в еще больший мрак. Я отпрянула в ужасе и от человека и от стихии, но вырваться не было возможности, т. к. я очутилась как бы в плену, сзади высокая спинка кожаного кресла, — впереди ненавистный мне человек, продолжающий всё больше с азартом свою речь. Чего, чего он мне только не на говорил, я старалась не слушать, отбиваться — ни чего не помогало. «Мы предназначены друг для друга» уже всё более громким голосом говорил он. «Я съумею добиться вашего развода в 2-3 месяца, я создам для вас сказочную жизнь, мое огромное богатство позволит мне выполнять все ваши прихоти и капризы. Главное то, чтобы я мог быть всегда возле вас» и т. д. и т. д.

Я до того была возмущена всем этим, что начала кричать: «уходите сейчас-же вон отсюда! Я люблю своего мужа, а вас ненавижу, а теперь еще больше за эту подстроенную ловушку — это недостойно порядочного офицера» и т. д. и т. п. Тогда его достоинство к нему вернулось, он встал, вытянулся во весь свой высокий рост и уже спокойно отчеканил: «Мадам, вы еще неопытное дитя, которое многого понять не может, но знайте, что настоящая любовь преград не имеет или вы будете моей, или мы погибнем все трое. Но без меня нигде, никогда и ни в чем не будете иметь счастья!» (Увы! так оно и было!)

Я вскрикнула и еще глубже забилась в кресло; на мое счастье в это время быстро вошла милая м-м Ионидес, квартирная хозяйка и этим все закончилось. На другой день вернулся миноносец с моим мужем. На этот раз я бросилась ему на шею, как бы ища защиты и как то ярко почувствовала «того, прежнего» из Владивостока.

Муж мой был страшно огорчен совершенно для него неожиданно непонятным изменением отношения к нему его начальника, коммандана Бодри. Это было какое то сплошное преследование, придирки во всем, служба на Морской Базе становилась просто невозможной. А для меня результаты всевозможных переживаний были еще хуже — я очень тяжело заболела странной болезнью. Масса докторов перебывало у меня, пробовали всякие лечения и всё безуспешно. Старушка хозяйка, гречанка, очень суеверная, грустно качала головой и всё повторяла: «Здесь врачи ничего не понимают, а потому и помочь не могут. Здесь какое-то колдовство над вами происходит», и действительно очень странно все это было. Я до тех пор всегда была страшно веселая, энергичная, хохотушка, вдруг стала просто каким-то полуживым автоматом, без всяких сил, без всяких желаний, молча и неподвижно лежала я целые дни на кушетке, даже не в состоянии читать или интересоваться хоть, чем либо. Муж мой приходил в полное отчаяние, окружал меня самой нежной заботой, лаской, вниманием — ничего не помогало. Когда меня спрашивали «что я хочу» — ответ был один: «тишины и покоя». Силы мои убывали всё время — я совершенно перестала есть и больше не хотела вставать с кровати. Все недоумевали, т. к. всякие анализы, исследования и осмотры врачей показывали, что мой организм совсем здоров... А хозяйка всё свое: «колдуют над вами»... Измучилась я от этого всего до конца и упросила мужа устроить меня во французский госпиталь, о котором много слышала. Это роскошное многоэтажное здание, окруженное парком, бывшее немецкое посольство (лифты, центральное отопление и весь новейший комфорт) — было реквизировано французским командованием исключительно для французских офицеров и их семейств. Из Франции была прислана плеяда лучших врачей, хирургов, инфирмьеров и всё это обслуживалось сестрами монашками Ордена St. Vincent de Paule в их широких белых наколках. Попав туда, мы сделались для них «развлечением» — говорю «мы», т. к. и мой муж, по нашему обоюдному желанию «не расставаться получил «специальное разрешение находиться там возле меня. Отвели нам огромную роскошную комнату — зеркальные окна от пола до потолка и большой балкон на Босфор. Обстановка вся в английском стиле, очень красивая мягкая мебель, ничего общего не имеющая с представлением о госпитале. Рядом такая же роскошная ванная. Все сестры во главе с их mere supérieure, а также и доктора баловали меня донельзя — «первые русские беженцы!» Пища была самая изысканная и каждый вечер приходили спрашивать, какое я хочу заказать меню себе на завтра.