Лоранс Скифано - Висконти: обнаженная жизнь

Пока они были в этой хижине, они встретили четверых итальянцев и одного южноафриканца (итальянцы были офицерами воздушных сил). Эти люди, промокшие и продрогшие до костей, не могли больше терпеть, и стали спускаться с горы на дорогу, не послушавшись Р. (Ричарда Эбмабтона-Лоу, из Королевской гвардии), предупредившего, что в долине их наверняка схватят.

На горных высотах туман и дождь делали их совершенно невидимыми. И правда, Р. и другие позже узнали, что их взяли… С ними же взяли того типа, словно сошедшего со страниц романа Жюля Верна, с которым были еще и дети, и еще поляков.

[…] Боб на пределе сил. Ботинки у них развалились, а подошвы стерлись… Сегодня я подыщу что-нибудь в деревне.

Р. понимает, что моя пунктуальность и еда, которую я приносил в эти дни, спасли их от истощения и удержали от сдачи немцам… Их и вправду невозможно узнать, на их лицах, постаревших и изможденных, проступают усталость, тревога, страдание.

[…] Вернувшись в деревню, я узнаю, что прибывшие вчера танки сегодня уходят… Больше всего меня поражает юный возраст солдат.

Не будь у меня теперь счастливой привычки вести дневник и [не будь у меня книги] Руссо, дни казались бы мне невыносимыми. Иногда я дохожу до того, что все наше предприятие кажется мне бессмысленным.

Висконти не воевал на войне и тем сильнее чувствовал вину за гибель брата, он мечтал пройти испытание огнем, этот ритуал превращения в настоящего мужчину, отличиться, совершить действие, которое стало бы его личным подвигом, но он не идет навстречу внешним врагам и препятствиям, а борется с самим собой, стараясь вместить свой пылкий темперамент в скучные рамки не сулящей славы борьбы.

Сеттефрати, 5 декабря 1943

Начинается пятая неделя в Сеттефрати. Еще семь тревожных дней бездействия, ожидания, утраты надежды и иллюзий, хотя внутренний голос убежденно твердит, что эти дни будут последними. Неприятна только необходимость оставаться тут, сидеть и ждать, вместо того чтобы попытаться, отважиться и рискнуть с непредсказуемыми последствиями. Сознание подсказывает, что лучше всего поступать так, как мы и поступаем, — не столько для себя, сколько ради безопасности друзей. На самом деле такая осторожность, вселяющая в меня толику горечи, была продиктована только необходимостью довести дело до успешного конца ради наших товарищей. Спроси я себя, отвечу с абсолютной искренностью: эти дни так тяжело дались мне не только из-за их хандры, но и потому, что не представилось случая потребовать от самого себя еще сколько-то порыва и отваги. Оглядываясь назад и думая о решении, принятом в Риме во время всеобщей сумятицы первых дней, когда у меня родилось твердое решение поступить именно так, я могу подвести итог и сказать, что действую спокойно и хладнокровно, не позволяя ни нетерпению, ни воодушевлению одолеть меня, и умею удерживать самые романтические порывы в границах разумного и не преступать требований морали. Дни, которые сейчас наступают, еще предоставят мне возможность испытать эти, я бы сказал, болеутоляющие черты моего характера, всю сентиментальность и непостоянство которого я так хорошо знаю сам.

На этой записи от 5 декабря 1943 года заканчивается третья тетрадка дневника Висконти, но в действительности терпеть, ждать и придерживаться изматывающей дисциплины пришлось до конца января 1944-го, когда произошла высадка, союзников в Анцио. Она возродила надежду на скорое освобождение и предопределила возвращение Лукино в Рим. И все же впереди еще был целый месяц ожидания, душевных колебаний, простых и хороших дел. Нужно было следить за здоровьем американцев, которые, по Словам Марио Кьяри, «все еще были в скверной форме». Нужно было отслеживать передвижения немцев на местности и переправлять беглецов в более безопасное место при малейших признаках тревоги, невзирая на снег и мороз, — уходить в горы, прятаться в пещерах, которые укажут им пастухи. В рождественскую ночь они приходят к полу :ночной мессе, хотя вокруг полно немцев. Священник провел их в церковь через колокольню, и они присутствовали на службе, прячась за орга́ном, и только занавес отделял их от того места, где стоял хор из сорока немцев.

Когда в начале февраля они появляются в Риме, сбежав от немецкого патруля в суматохе бомбардировки, их силы истощились до предела. Висконти и Марио Кьяри добились того, чтобы их английских и американских «друзей» поместили в госпиталь; в конце войны английские и американские власти в особой грамоте поблагодарят «Лукино Висконти за помощь, которую он оказал морякам, солдатам и летчикам, что позволило избежать попадания в плен».

Но все же Висконти чувствовал, что он унижен и потерпел поражение, он страстно желал испытать свое мужество, но эта проверка так и не состоялась. Его воображение лишь нарисовало ему головокружительные приключения, а теперь он вернулся к тому же, с чего начинал. Теперь он еще больше горел нетерпением вступить в реальную борьбу. Он подает заявку на вступление в ряды отряда католиков-коммунистов, но они отвергают его: аристократ и, хуже того, гомосексуалист не внушает им доверия…

Вернувшись к себе на виа Салариа, он возобновляет отношения со старыми друзьями из Cinema — теперь все они стали подпольщиками. Незадолго до смерти Висконти скажет, что это был «самый интересный, самый прекрасный, самый сплоченный период в моей жизни; все, что я сделал в жизни лучшего, я отдал движению Сопротивления; на втором месте — моя работа…» Личные амбиции и героические мечты теперь значили меньше, чем стремление окончательно свернуть с исхоженных троп, сжечь себя и родиться заново. И он меняет свое прежнее имя, Лукино Висконти — имя, словно окруженное ореолом власти и привилегий — на самое обыкновенное, простое, неизвестно чье: отныне он — Альфредо Гвиди.

22 января союзники высадились в Анцио. Черчилль вспоминал: «Я воображал, что мы выпустим на этот берег дикого кота, а на деле на пляж выбросился полудохлый кит». Враждебно настроенные к оккупантам, но и слишком нерешительные, чтобы драться, римляне, укрывшись в домах и заперев двери, ждали прихода освободителей. Любой ценой гарантировать Риму спокойствие — вот о чем пекся полковник де Монтецемоло, руководивший всеми действиями Сопротивления за пределами Вечного города. Через пять дней после высадки L'Unita призывает к восстанию: «Даешь всеобщую забастовку! К оружию, граждане Рима!» Никто не откликнулся на этот призыв. Римляне выжидали.

Партизанское движение было мощным на севере страны, но в центральных областях Италии и особенно в Риме оно было слабым, плохо организованным и малоэффективным. Самыми активными группами были тогда отряды GAP — Вооруженные партизанские отряды, рекрутировавшие участников исключительно из молодых коммунистов. Эти группы состояли всего лишь из трех или четырех человек, не более. В городах, где, в отличие от сельской местности, почти негде скрыться, их операции были почти самоубийством. Начиная с зимы 1944 года они все чаще устраивают диверсии, налеты, покушения.