Николай Михайлов - В те годы

Николай Павлович всю свою жизнь беззаветно отдал Ясной Поляне. Он месяцами не бывает в Москве. Для него отрада — провести дни отпуска в путешествиях по местам, где бывал Л. Толстой, уединиться в Спасском-Лутовинове, читать и перечитывать то, что связано с именем гениального русского писателя.

Вот сидит около главного флигеля очередная группа экскурсантов — школьников старших классов. У многих в руках фотоаппараты, сумки, где хранятся тетради для записей. Сейчас подойдет Николай Павлович в своем аккуратном потертом костюме, негромким голосом начнет рассказ, и все повернутся к нему и будут безмолвно слушать его столько времени, сколько он будет говорить. И в его рассказе и гений великого писателя, и подвиг народа, и неистребимая любовь к родной земле сольются воедино…

Мы бесконечно обязаны тем, кто спас и восстановил великие духовные ценности народа — Ясную Поляну и дом П. И. Чайковского в Клину, сокровища Третьяковской галереи и Эрмитажа, дворцы под Ленинградом и Большой театр. Без них нельзя представить Советскую Родину, советский народ, воспитанный на великих достижениях отечественной культуры.

Обо всем этом мы беседуем с Василием Гавриловичем Жаворонковым, устроившись на садовой скамейке. День теплый, июльский. Зелень здесь, за городом, после недавних дождей блестит и переливается.

Василий Гаврилович ушел на пенсию. Стал он совсем седой, его лоб прорезали морщины; походка сделалась неторопливой и тяжелой.

Василий Гаврилович напоминает о том, что туляки сумели восстановить, отремонтировать тысячи единиц самого различного вооружения — от танков до минометов и пулеметов.

Фронт был рядом, и всюду в городе господствовал полный порядок, хотя во всей Туле осталось только два милиционера; все работники милиции ушли добровольно на фронт.

Часть предприятий была эвакуирована, но дрогнули немецко-фашистские войска, и началось бурное восстановление производства. Так складывались в Туле массовая психология подвига, обстановка героизма, в которой не было места унынию, панике.

Тульским боевым участком командовал генерал-майор Василий Степанович Попов. Военная дружба способна выдержать годы испытаний. Жаворонков и Попов подружились на всю жизнь. И когда Василию Степановичу стало худо, в госпиталь к нему поехал старый друг.

— Ну как, — спросил Жаворонков, глядя на потемневшее, худое лицо генерала.

Попов слабо улыбнулся:

— Ты, Василий, мужик добрый, только не надо меня успокаивать — я все сам знаю. Пожил, повоевал — все было, жизнь меня не обошла.

— Что ж, воевали мы хорошо.

— Это верно, — оживился генерал, — но разве мы могли воевать плохо?..

В конце августа был ужасающий налет на Сталинград. Бомбежка началась днем, в обеденное время, и продолжалась несколько часов подряд. Эшелоны самолетов шли один за другим. Дым, пыль были настолько плотными, что даже на близком расстоянии трудно было что-либо увидеть. Расчет врага состоял в том, чтобы опрокинуть советские войска, бомбежкой парализовать жизнь города, вызвать панику среди жителей.

Получилось по-другому.

Шуру Агеенкову первая бомбежка застала в райкоме комсомола. Подруга Шуры, секретарь Ворошиловского райкома комсомола Александра Мотина, в обед побежала домой. Ее бомбежка застала на Астраханском мосту. Мотина укрылась за каменным забором мельницы. Взрывы следовали один за другим. Падали разбитые бомбами строения. Люди бежали, порой не зная куда.

Когда Александра вернулась обратно — она правильно решила, что сейчас надо спешить в райком, а не домой, — то здесь застала секретарей первичных комсомольских организаций. Они пришли без всякого вызова; куда же идти в такое время за боевыми заданиями, если не в райком?! Ждать не пришлось. Коль скоро немцы прорвались к Тракторному, райком партии поручил немедленно собирать по тревоге всех ополченцев — коммунистов и комсомольцев. К трем часам ночи людей собрали. Отряд получил оружие и отправился на передовую, в район завода. В разбитом бомбежкой райкоме оставили для связи лишь Мотину и Агеенкову, но и им ночью приказали уйти, потому что оставаться в доме стало крайне опасно.

Через пылающие кварталы прибежали на командный пункт. На Мотиной обгорела одежда. Она надела мужской костюм — черные брюки и гимнастерку ученика ремесленного училища.

С утра бомбежка возобновилась. Теперь и командный пункт оказался разбитым. Прямым попаданием фугаски двое были убиты, трое ранены. Оставшиеся в живых нашли защиту в садике напротив Дома грузчиков. Среди них была Мотина.

Так прошел день.

Утром комсомольских работников разыскал секретарь обкома и дал задание — идти по подвалам, блиндажам и собирать детей.

— Отцы воюют, многих матерей покалечило или убило, нельзя, чтобы дети погибали, оставались беспризорными, — сказал секретарь.

Все знали, что происходило именно так.

Шестилетний Валя из семьи Костиных укрылся в бомбоубежище вместе с мамой. Он с братом сидел в углу, а мама — около двери. Бомба упала ближе к двери, и Костя стал сиротой.

Рая Гончарова спасалась в блиндаже. Летом в городе бывает очень жарко; так было и в день этой бомбежки. Фашисты висели над городом много часов подряд, дети стали изнывать от жажды. Мама вышла из блиндажа, чтобы достать воды. Рядом упала бомба, мамы не стало в одно мгновение.

Все это происходило в конце лета, а значительно поздней мне рассказывал об этом первый секретарь обкома комсомола Виктор Левкин.

Рассказывал он и про Шуру Агеенкову, которую избрали секретарем обкома комсомола. Действуя с поразительной отвагой на захваченных врагом улицах города, Шура расклеивала антифашистские листовки, специализировалась на перерезывании линий связи. За этим занятием ее застал немецкий офицер и тут же на улице разбил ей рукояткой пистолета голову. Шура очнулась в землянке у старой женщины, которая подобрала ее — окровавленную, потерявшую сознание.

Сразу уходить было опасно, к тому же от потери крови девушка обессилела. Она решила день-другой отлежаться. Утром ее обнаружили и схватили. Смилостивившись, один из офицеров назначил Шуру служанкой. Ей пришлось вступить в новую для себя роль.

Поздно вечером гитлеровцы перепились и уснули. Шура перерезала провод телефона. Затем облила бензином деревянные стены дома и подожгла его.

Левкин сообщил, что в городской организации осталось всего лишь две тысячи комсомольцев, наибольшая часть людей ушла в армию. А эти две тысячи только формально не числились в войсках, потому что весь город и область были фронтом, к тому же необычайно тяжелым.