Десмонд Сьюард - Семья Наполеона

К сожалению, умение мыслить никогда не шло у Нея в сравнение с его храбростью. Он вел французскую кавалерию в атаку за атакой против крепкого центра англичан, выбрав именно ту его часть, которая до этого даже не подверглась первой атаке французской пехоты.

В результате его солдаты несли ужасные потери под ударами кавалерии англичан. Эта кровавая бойня длилась около двух часов, с четырех до шести пополудни. В конце концов, получив подкрепление из последнего оставшегося у французов резерва и при поддержке пехоты, Ней все-таки в 6.30 завладел Ля-Эй-Сен, охранявший ее ганноверский гарнизон отступил, поскольку у солдат кончились патроны.

Потеря Ля-Эй-Сен опасно обнажила участок центральных позиций Веллингтона, и вскоре французская артиллерия в упор обрушила на его ряды ливень шрапнели. Наполеон ухмылялся, повторяя раз за разом «Они наши! Они у меня на крючке!» В этот момент вперед следовало послать свежие силы пехоты, но имевшиеся у императора войска заметно поредели в результате «страшнейшей мясорубки», как назвал ее Ней, а все резервы в это время были брошены на сдерживание пруссаков. Пехота начинала постепенно отступать под натиском противника.

Правда, французам удалось отбить атаку пруссаков у Папелота и тем самым обезопасить Наполеону правый фланг.

Император тем временем вывел двенадцать гвардейских батальонов к подножию занятого Веллингтоном хребта. И он, и его солдаты все еще свято верили, что победа будет за ними. Наполеон построил 4 тысячи гренадеров и кавалерию средней гвардии в пять колонн, по шестьдесят человек в каждой, и послал их вверх по склону, полагая, что это станет первой волной окончательного прорыва. До этого любая атака гвардии неизменно оказывалась прелюдией к славной победе. Каждую из колонн возглавлял конный генерал, а впереди всех гарцевал Ней. На самом же деле они надвигались не совсем по центру, а отклонились влево, и таким образом оказались в пределах досягаемости для английской артиллерии у Гугумона. Гвардейцев встретили смертельный ружейный огонь, обрушившийся на них с холма, и артиллерийские залпы как с фланга, так и прямо в лицо. Гвардейцы все же поднялись на холм, а затем остановились. В считанные минуты они обратились в бегство под испуганные выкрики французов «Гвардия отступает!» Такого французская армия еще не знала.

В это же самое время 30 тысяч пруссаков накатывались на правый фланг Наполеона. Боясь оказаться отрезанными, французская кавалерия и пехота, дрогнув, тоже начали отступление, а английская кавалерия своими действиями только способствовала этому. Неожиданно отступление превратилось в бегство. Императорская армия рассыпалась прямо на глазах, а неприятель, преследуя по пятам, кромсал на куски уцелевшие ее остатки. Битва, которая предвещала победу, обернулась поражением. Император не мог поверить собственным глазам.

Впервые за свою жизнь Наполеон познал полный разгром. Он обнажил шпагу, словно готовясь умереть, сражаясь в бою. К нему подскакал Жером с лицом, черным от порохового дыма, в висящей клочьями форме и с рукой на перевязи, и прокричал: «Брат, я узнал тебя слишком поздно!» (Несколько дней спустя новеллистка Фэнни Берни взволнованно сообщала из Брюсселя, что, по слухам, «малыш Джерри» убит). Два полка старой гвардии, лишенные амуниции, все ещё твердо стояли под командованием Камбронна, и Жером остался вместе с ними, дожидаясь атаки лорда Аксбриджа, чтобы затем покинуть бесславное поле. Тем временем офицеры штаба затолкнули Наполеона в ландо, и он, обливаясь слезами, бросился в бегство. Когда же преследующие его прусские уланы почти догнали его, Наполеон пересел на лошадь. Остатки сил Камброна прикрывали его отступление, пока все они не полегли под вражескими пулями. Император поддался на уговоры и принял решение вернуться в столицу, хотя и понимал, что это могло оказаться фатальной ошибкой. «Прекрасно, — произнес он. — Я поеду в Париж, хотя убежден, что вы заставляете меня совершить глупость».

Когда Жозеф 20 июня получил известие о катастрофе, он созвал Совет министров «во имя спасения Франции и империи». Этот шаг позволил Фуше организовать оппозицию еще до того, как выбившийся из сил и заляпанный грязью Наполеон рано утром следующего дня объявился в Елисейском дворце. Сначала, вдохновленный Люсьеном, Лазаром Карно и кое-кем из маршалов, он надеялся продолжить борьбу. Во время преследования в рядах союзников начался разброд, после того как, неожиданно для себя, они получили у Парижа отпор от Даву. Жозеф сказал Совету, что повода для отчаяния нет. Люсьен обратился с речью к Верхней палате, блеснув при этом своим былым красноречием. Взывая к чести своей аудитории, он увлеченно доказывал, что вовсе ничего не потеряно. Затем со своего места вскочил Лафайет и произнес единственно разумную речь за всю свою долгую карьеру:

«Вы обвиняете нас, будто мы позабыли о своем долге по отношению к нашей чести и Наполеону. Разве вы позабыли, что повсюду кости наших детей и братьев свидетельствуют о нашей преданности ему: в африканских песках, на берегах Гвадалквивира и Вислы, на снежных полях перед Москвой? За последние десять лет и даже больше три миллиона французов сложили голову ради человека, который по-прежнему желает побороть всю Европу. Мы сделали достаточно ради него, сегодня наш долг — спасти страну».

Эта речь стала завершающим ударом в крушении императора. Люсьен, поддерживаемый Даву, желал нового переворота, повторения 18 брюмера. «Будь смел!» — призывал он брата, на что Наполеон просто ответил: «Я был слишком смел». Он был совершенно опустошен и измучен и частенько часами просиживал в полном бездействии, время от времени разражаясь истерическим смехом или же бормоча себе под нос: «Ах! Mon Dieu!» Он опасался, что попытка переворота может привести к полнейшей анархии. «Меня повергали в ужас воспоминания из моей юности», — позднее объяснял он. 22 июня он отрекся в пользу своего сына, прекрасно зная, что австрийцы ни за что не позволят мальчику покинуть Вену. Затем, сопровождаемый Гортензией, он укрылся в Мальмезоне, в то время как Люсьен предпринимал отчаянные, но совершенно безуспешные попытки провозгласить императором Наполеона II. От Гортензии нам известно, что низвергнутый император не желал покидать Мальмезон, где провел столько радостных дней своей жизни. «Как прекрасно здесь было, — говорил он. — Как счастливы мы были бы здесь, если бы могли остаться навсегда».

Вскоре к Наполеону присоединились Жозеф, Люсьен и Жером. 25 июня четверо братьев приняли решение искать убежища в Соединенных Штатах, несмотря на то что большинство американцев были настроены чрезвычайно враждебно. В 1816 году бывший президент США Томас Джефферсон скажет о Наполеоне: «Я считал его самым дурным представителем рода человеческого, навлекшим на людей больше страданий и несчастий, чем кто-либо из живших до него». Проблема заключалась в том, как им пересечь Атлантику, поскольку Фуше отказался предоставить два фрегата, как они просили. Вскоре Люсьен отправился в Лондон просить корабль у англичан, хотя еще перед тем как Наполеон покинул Елисейский дворец. Гортензия предостерегла его: «Если ты предпочтешь бежать в Америку, то поторопись в порт, прежде чем о том пронюхают англичане. Они наверняка заточат тебя в лондонском Тауэре». Жозеф придерживался того же мнения, что доверять англичанам — чистейшей воды безумие. Тем временем Веллингтон и Блюхер двигались к Парижу. Франция располагала шестидесятитысячной армией, и такою же по численности национальной гвардией, и Наполеон, как рядовой генерал, предложил организовать оборону столицы под своим командованием. Однако Фуше настаивал, чтобы он немедленно покинул Мальмезон. До его отъезда 29 июня многие пришли попрощаться с ним, в том числе «мадам мать», дядя Феш и Мария Валевская. Если верить Тальма, Летиция проронила ровно две слезы, и ее прощание свелось к одной фразе: «Прощай, мой сын!» Гортензия зашила ему за подкладку бриллиантовое колье. Наполеон и Жозеф поодиночке отбыли в порт Рошфор.