Анатолий Найман - «Еврейское слово»: колонки

И это, более или менее, ответ на третий вопрос. Нынешнее общество принимает то, на каких основаниях и в каком виде евреи в него входят. И физиков-математиков, и медицинских светил, и эстрадных певцов, и средних дельцов. И незаметных самодостаточных граждан. И олигархов. Последних не любят, но уважают. Особой зависти они не вызывают – достаточно посмотреть на их хмурые физии на борту упомянутых яхт, в VIP-ложах стадионов, на встречах у президента. Который не дает им забыть, что он президент, а они – сегодня флагманы экономики, а завтра в лучшем случае имеющие вид на жительство в Лондоне.

Современные идеологи русского еврейства молчаливо с этим соглашаются. Люди вообще, евреи в особенности, еврейские авторитеты по долгу своей авторитетности, знают, как правильно жить другим. Насколько я мог понять, их главный рецепт – тихо. Не привлекая внимания.

Непохоже, чтобы их слушались.

Позвонили в очередной раз с телевидения: мы снимаем фильм на такую-то тему, очень рассчитываем на интервью с вами. Можем приехать, можем прислать машину – и так далее, быстрым девическим говорком, лестные, с их точки зрения, слова, преувеличенные, неточные. Как обычно. Как обычно – но я уже не тот, не клюющий на наживку. Раньше поклевывал. Не потому, что не понимал, что все эти фильмы, программы, интервью – как дождь в городе: никому не нужный, ни на что не годный. Соберется в потоки, сольется с крыш по водосточным трубам, уйдет в канализацию, вытечет где-нибудь грязной струей в речку. Телевизионной жиже дают сверх того пробулькать через мозги зрителей, застрять мелким сором, и тоже – в никуда. Понимал, но все равно чаще соглашался, внушал себе, что, может, все-таки скажу что-то свое, отличное от общего, более достоверное, менее фальшивое.

Но – старый стал, нет драйва. Первым делом спрашиваю, про что фильм конкретно. Потому что формулировать идеи, замыслы, обобщать – все мастера. А давайте, отвечают, вам перезвонит сценарист. Сценарист(ка) рассказывает мне, что в нынешние времена власть не интересуется, где ты работаешь и работаешь ли, или, если есть на что жить, валяешься на диване. А 50 лет назад, «во время вашей молодости», был закон о тунеядстве и вас имели право заставить трудиться на пользу общества, судить, сослать, принудить. Пример – Бродский, о чем мы бы и хотели, чтобы вы рассказали. Я говорю: нет, Бродский – пример совсем другого. Закон о тунеядстве был вымышленный, намеренный, чтобы прижать неугодных. Тех, которые пишут стихи, и даже не столько против власти (с этими разговор покруче и покороче), сколько не такие, которые власть предлагает писать. Тех, которые думают по-своему и не остерегаются своими думами делиться с другими. Тех, которые встречаются и разговаривают с иностранцами, как с обычными людьми, и не сообщают об этом в комитет государственной безопасности. А так как преследовать их за все это – противозаконно и к тому же неудобно перед какими-никакими взыскующими справедливости собственными гражданами, а главное, перед Западом и вообще миром, то и был принят закон о тунеядстве. По которому запросто можно упечь кого угодно куда угодно, и в психушку и в «крытку». Как сейчас Навального за порубку вятских лесов.

Сценарист(ка) говорит: но ведь стало же ваше поколение (почему-то всегда поколение, не меньше) устраиваться в дворники (почему-то всегда на первом месте дворники), сторожа, вахтеры… Я прибавляю: консьержки, бойлерщики. Устраивались по разным причинам: зарплата, пусть крохотная, так ведь и запросы были ничтожные; на дежурстве можно книги читать и те же самые стихи сочинять; ну и, правильно вы говорите, перед милицией чисты. Но я знал гораздо большее число таких, кто никуда не устраивался, а жил как хотел, просто не оказывался на виду. Бродского хотели убрать потому, что больно заметен был, под ногами мешался. А те, под чьими ногами, они работают топорно. Думали, раздавим как букашку, а букашка попала под прожектора, которые выключить оказалось не по их силенкам. Так что сама ваша посылка ложная, не так страшно было тунеядство, как вы его малюете.

А еще кто-нибудь, кроме Бродского, у вас есть? Есть, Венедикт Ерофеев. Вот уж, говорю, был свободный человек! Что нанялся в какую-то бригаду кабель закапывать и выкапывать, так жизнь, если вы, уважаемая, заметили, вообще не сахар и чего только в ней не приходится делать. Но кто-кто, а Ерофеев от этого не страдал, наоборот, был один из немногих, кто в полноте вкушал радость жизни. Как, впрочем, и ее гнет и боль. И кто, продолжаю спрашивать, будет у вас в фильме о нем говорить? Она называет одну фамилию, другую. То есть, говорю, люди, как я и предполагал, исключительно благополучные. А он был исключительно неблагополучный, вы согласны? Правильно ли это? А для какого телеканала этот фильм снимается?.. Для «России»… Я говорю: у меня своего мнения нет, но люди, которых я уважаю и которым верю, считают этот канал еще хуже Первого. На нем, они считают, и цензура не требуется, авторы сами язык прикусывают. Так что не сердитесь и не обижайтесь, но не получится у нас интервью.

…Историческое время уходит, от него остается все меньше деталей, сложностей, противоречий. Потомки зацепляются за какую-то одну картинку, одну мысль, одну фигуру. Назначают вехи, которых в нем не было, но которые удобны для сегодняшнего дня. О прошлом говорят только то, что уже было сказано, что уже апробировано. У меня был в молодости друг, замечательный выдумщик. Рассказывал ярко, смешно, гиперболически. Кто-нибудь говорил: врешь! Он почти автоматически отвечал: сочинить я могу в пятьсот раз лучше, а это чистая правда. Прошли десятилетия, он, как и все, написал мемуары. И, оказалось, чуть-чуть добавил-отбавил-исправил, но в целом попросту переписал чужие. И, как в таких случаях бывает, во многом опреснил реально бывшее. Потому что – для публики. А публика любит, чтобы звучало убедительно. А убедительное – тоскливо. Много тоскливей клочков, оговорок, неожиданностей подлинного. Но на этого человека ссылаются, по таким, как он, восстанавливают прошлое.

Так создается репутация эпохи. Из соображений личной выгоды, тщеславия, саморекламы ее участников. Из их неловких попыток исправить эту репутацию. Из их идеологии. Из идеологии официальной, из государственной и партийной пропаганды. Из – так или иначе – лжи, фрагментарной правды, полуправды, приукрашивания, очернения, небросовестности, редко-редко честности, чаще бесстыдства. Все это оприходовано современностью и свалено в огромный информационный чан, где преет этакий компост умственно-чувственных представлений о том, как было или должно было быть. Что бы кто по какому поводу сейчас ни сказал, его свидетельство будет автоматически приплюсовано к этой куче и ничего в ней не изменит. Именно поэтому сегодня не имеет смысла делать публичные заявления. Ни для телефильма о законе против тунеядцев, ни о чем, что было полвека назад, четверть, да хотя бы на прошлой неделе.