Анатолий Найман - «Еврейское слово»: колонки

Пейли умерла на 85-м году жизни в ранге американского писателя, получившего признание, имя, премии. А родилась в Бронксе, в семье еврейских эмигрантов с Украины, в 1922-м. И героини ее рассказов вышли из круга ее подруг, ее школы, ее квартала. Так что номинально Пейли с полным основанием может быть зачислена в прозаики еврейской жизни. Но в том-то и дело, что номинально, формально. И круг, и речь, и взаимоотношения, и интересы этого поколения были куда больше американские, чем еврейские. Чем еврейские – их родителей и всех предков, проживших в черте оседлости.

За эталон еврейской жизни нам в России уже больше полутора веков выдают быт миллионной совокупности людей, объединенной обычаями и религией. Эта масса разбита на отдельные общины, группы. Замкнутые: если вступающие в отношения с неевреями, то вынужденно, говорящие на идише, а когда по-русски, украински или польски, то с акцентом и не вполне правильно. Быт, полный унижений, гонений, бесправия, горя – и так называемого юмора. В той или иной степени – гетто. Наиболее внушительно описанный авторами в диапазоне от Шолом Алейхема до Бабеля и Башевица Зингера. Подверстать к этой литературе – или, если угодно, исторической хронике – Бруно Шульца можно лишь с порядочной натяжкой. Кафку невозможно.

Между тем за последние 60 лет положение дел существенно переменилось. 60 я предлагаю как среднее арифметическое нескольких сроков. Прежде всего, отсчитываемого от времени Холокоста. От образования государства евреев. От равенства, не объявленного, а реального, евреев Европы и Америки с прочими гражданами. Наконец, от конца советской власти, приведшего к нынешней ситуации – постепенному освобождению от страха и уменьшению антисемитизма. Израиль – государство новых качеств и целей, отбросившее стиль мышления общинной обособленности, обращенное в будущее. Описывать мимоходом, в газетной колонке его независимый дух и чувство собственного достоинства нелепо. Роль, которую оно играет для евреев рассеяния, всем известна. В частности, оно в значительной степени обусловило то, что узловой вопрос: сохранять национальную отгороженность или ассимилироваться – за эти 60 лет разрешался ими в пользу ассимиляции. Не ассимиляции как идеи, как категории обсуждения в конце XIX, первой трети XX столетий, а органической. Ну, живешь с соседом на одной лестничной клетке или через забор, и от отношений безразличных постепенно переходишь к заинтересованным, соучастливым, так же как он к тебе. И равноправным. У вас с ним жизнь общая в не меньшей степени, чем у тебя с твоими дедами-бабками.

Это – встает из книги Пейли не просто неоспариваемым фактом, а как нечто само собой разумеющееся. Феминизм, борьба за права негров, фермеров, работа с неблагополучными детьми, путешествия за границу – женщины, воспитанные в еврейской среде, участвуют во всем этом совершенно так же, как все американки. Американское праздники, американские специальные семинары – это их праздники и семинары. И как иначе, если они с младших классов школы самые активные участники рождественских спектаклей? Всё так – с той единственной поправкой, что они делают это по-своему. По-еврейски. Въедливо, не пропуская ни одной детали, анализируя каждую со всех сторон, доводя мысль и взятый курс до самого конца. Даже если это приводит к личному краху.

Со своими мужчинами они разговаривают на темы, которые предлагают те, о политике, о театре Арто. Только роль играют мужчины у рассказчицы второстепенную, чтобы не сказать, вспомогательную. Мужья и любовники, которых можно сменить. И это тоже общее знамение времени, особенно в Америке, где женщины раньше стали самостоятельны, понимай, стоят на своих ногах, зарабатывают, ведут семью. Отличия, разумеется, есть и тут: по складу характера, страстности натуры, непримиримости – еврейки в авангарде. Под эмансипацию они подводят идеологическую базу, для них это дело приципа.

И при этом они же – хранительницы рода. В книге Пейли мир старших, тех самых шоломалейхемовских и зингеровских персонажей, как бы выведен в параллельное пространство. В дома престарелых, безусловно, разрешающие для членов семьи проблему ухода за стариками и инвалидами, но ведь и разъединяющие преждевременно. Навещать родителей несколько раз в неделю ездят, как правило, дочери. Они бунтуют против взглядов старших, но они любят. Любят отца, пишущего управляющему фондом, что быть народом Книги не значит читать только Библию и Талмуд. «Для меня и моего поколения – мы все идеалисты – книга означает КНИГИ. Улавливаете?» И кончает: «Проснись, брат, пока еще не растерял остатки ума».

В этом повороте – «для меня и моего поколения» – пронзительный ответ на тот же вопрос об изоляции и слиянии, только под иным углом зрения. «Я и мое поколение» убеждены, что выбор исключительно важен, другое «я и его поколение» может сделать его походя. Преемственность обеспечивается тем, что «все мы идеалисты».

В большинстве своем люди недовольны тем, как устроен мир. Не только несправедливостью – в наделении интеллектом и мышцами, и вообще биологической, не говоря уже о социальной. А в значительной мере тем, что зимой холод, летом зной, содрогается земля, летают метеориты, разгоняются торнадо и цунами. Это ставит под угрозу отдельные человеческие жизни, но главное, это ставит под угрозу благополучие. Человек сильнее всего хочет жить благополучно. Всякое посягательство на это желание вызывает у него возмущение. Что разрушительный характер природных катаклизмов становится предметом обсуждения СМИ, естественно: такие вещи требуют осведомления, обсуждения, мобилизации усилий. Но параллельно, и часто куда могущественнее, чем просто описание факта, это приводит в негодование. Это непорядок! Люди должны жить хорошо – так, открыто и прикровенно, записано даже в конституции!

Но если бы газеты были у животных, вопли их отчаяния по поводу постоянно сметаемого с лица земли лягушачьего, насекомого, птичьего, млекопитающего благополучия должны были быть неизмеримо пронзительнее. Если по-честному, то ежесекундные катастрофы в их мире исключают само понятие благополучия. Это именно неблагополучие, тотальное. Шаткость благополучия растений еще невыносимей. Наконец, и самим стихиям есть что сказать в свою защиту – и в обличение своих врагов: пожарных, строителей плотин, взрывателей скал. Только если бы некий информационный вестник решил выпускать Сам Бог, в нем картина мира предстала бы утешительной. Выяснилось бы, что землетрясения, засухи и потопы в Его замысле мироздания ничуть не менее необходимы, чем миллиарды прямоходящих недовольных субъектов. А так как субъекты – Его образ и подобие, то никаких особых прав на экзистенциальное благополучие не имеют. Единственная их разница со стихиями, травой и плотвой та, что они обзавелись печатными машинами и телевизионными вышками, посредством которых жалуются на мир, выпавший им для недолгой жизни.