Анатолий Найман - «Еврейское слово»: колонки

Я человек советской закалки: кто мэр Москвы, мне совершенно все равно. Домашние меня пристыдили, что я не иду на выборы, поэтому я пошел. Подал свой голос, точнее комариный писк, за одного из кандидатов – за кого, не скажу. Мнением моим по поводу Сирии никто не заинтересовался, так что я вчуже то сочувствовал суетящимся властям, то изумлялся. Действовали они на международной сцене и говорили так же, как дома на выборах. Но принимались их усилия и методы там и тут по-разному. Наши власти не допускают такой возможности, что провозглашаемое ими вызовет открытое недоверие, несогласие, вообще какое-то сопротивление внутри страны. Поэтому оспаривание их слов и тем более пренебрежение к ним извне ставит их в двусмысленное положение и крайне раздражает. Возникает состояние как бы раскола сознания. Оно требует объяснения, прежде всего самим себе, и тут как нельзя более кстати вражеское окружение, возглавляемое Соединенными Штатами. Вообще-то оно используется, чтобы объяснять наши неприятности широкому населению. Если в него всерьез поверят руководители, это тревожный знак. Но как временная мера – годится. Правда это или неправда, занимает только таких частных лиц, как я. То есть процент, вполне укладывающийся в статистическую погрешность, почему его (а внутри него таких, как я) можно не принимать в расчет. Что поделаешь, политика, как известно, искусство возможного, а возможного иногда не найти ни молекулы. Раздел Европы Гитлером и Сталиным. Дело врачей. Тогда политика – искусство вранья.

В любом случае, результаты Собянина утешительны весьма умеренно: ~51 % (голосов) умножить на ~33 % (явку) = ~17 % (жителей) выбрали нам мэра. А от Сирии так и так ничего утешительного не дождешься, в какую сторону ни повернутся события.

На экраны вышел американский документальный фильм «Сэлинджер», я пошел на премьеру. Список авторов фильма, режиссера и т. д. можно найти в интернете, он ничего не даст: кино качественное, но посредственное по сути, сделано стандартно, идеи расхожие. Однако в фильме немало фотографий Сэлинджера, и с каждой на тебя смотрит лицо редкостной выразительности, притягательности, ума. Немало сказанного им, и это всегда проникает в глубину души и сознания. Немало того, через что он прошел, включая высадку в Нормандии, бои, выкашивающие девятерых из десяти идущих с тобой в атаку, освобождение нацистских концлагерей, набитых мертвыми и умирающими.

В 1951 году в свет вышел единственный роман Сэлинджера, сравнительно тонкая книжка «Над пропастью во ржи», о подростке Холдене Колфилде. Она перевернула миропонимание, психологию, жизненную позицию огромного числа людей на земном шаре. В первую очередь, молодых, но и всех возрастов, всех цветов кожи, социальных слоев, семейных корней. Она ничего не объясняла, не поучала, не философствовала, зато была написана так, что проникала одновременно в сознание как обыденный разговор, и в подсознание как чары, и под кожу как инъекция. Ее тираж был 60 миллионов. Она действительно стала покет-бук , карманной книгой, ее, уже прочитанную, клали в карман и брали с собой в путешествие, на новое место, доставали и читали с любой страницы по десятому разу.

Отец Сэлинджера, преуспевающий еврей, торговал сыром и копченостями. Хотел бы, чтобы сын продолжал его дело, но в конце концов соглашался – со скрипом – на военную карьеру. На писательскую – никогда. Представим себе: отец Шекспира, перчаточник, возглашает: какой Макбет, какой Отелло! не станешь, как я, шить перчатки, ты мне не сын! (Люди не только настаивают на своей правоте, но и стараются убедить других в пользе, которую те получат, если последуют их советам. На днях прочел очередной рецепт того, «что хорошо для евреев». На этот раз хорошо – Собянин, а Навальный – плохо. Неискоренимая психология галута. Что значит «хорошо»: если не будет еврейских погромов, или если откроют еще один Еврейский музей? По мне, тоже уместнее Собянин, но я никого этим не потчую: я так думаю потому, что я – я, а не потому, что еврей или татарин.)

Короче, с отцом отношения были порваны. Но с цивилизацией, деспотической еще более, чем семья, так просто не порвешь. Получив всемирную славу, Сэлинджер купил дом в глухом углу незаметного городишки в тихом штате и прекратил встречаться с кем бы то ни было, кроме тех, с кем хотел. Однако наш мир таков, что хотя и кичится своим устройством, своими ценностями и своими звездами, но постоянно нуждается в подтверждении и первого, и вторых, и третьих. «Затворничество», как назвали сэлинджеровский выбор, такой мега-знаменитости бросало тень на непреложность и правильность заведенного порядка. На затворника была объявлена форменная охота. У его забора, у почтового отделения, у магазина сутками сидели в засаде, держа наготове камеры с длиннофокусными объективами, репортеры, посылаемые журналами, и самодеятельные искатели знакомства. На всех языках, на английском последовательнее, чем на других, терминология фотосъемок и охоты почти тождественна: засечь, щелкнуть, снять, поймать. За сотни миль приезжали преданные поклонники рассказать про себя и спросить о смысле жизни. Он гнал их, объяснял, что он не гуру, не наставник, не мудрец, а писатель и ничего, кроме написанного, предложить не может. Им были недовольны, он раздражал.

Выросла дочь, написала разоблачительную книгу: он был плохой муж, ужасный отец, запирался в отдельно построенном на участке доме, где стучал на пишущей машинке, неделями не показываясь. Эгоцентрик. И да, главное! Ему нравились молоденькие девушки. Не то чтобы он соблазнял их, но он водил с ними знакомство, переписывался. (Что он ценил чистоту, ей в голову не пришло.) С ее матерью по прошествии лет развелся. Я эту книгу читал, даже одну из колонок ей посвятил. Наконец увидел авторшу на экране. Здоровая, ухоженная, самовлюбленная американка, выставляющая на публику свои не столько обиды, сколько недовольство тем, что чего-то ей не додано: у меня из-за него не было детства, он подавлял меня.

Еще одна обвинительница. В ранней молодости напечаталась в крупном журнале, Сэлинджер написал ей нечто одобрительное, она ему, слово за слово. Мама сшила ей платье, коротенькое, и она поехала. Ей 18, ему 53. Роман длился 10 месяцев, он ее выпроводил. Через 10 лет она выставила на продажу его письма. Журналисты глотали слюнки. Письма выкупил известный предприниматель и филантроп, за большие деньги, и, не распечатывая, отправил Сэлинджеру. Она не постеснялась еще раз к нему поехать. Он не пустил ее на порог, сказал: чего ты сто́ишь? что сделала? (а по ее сценарию уже какой-то фильмец сняли) – ничего!.. Это тоже этак уклончиво ставится в фильме ему в вину.

И наконец то, что убивший Джона Леннона, и другой, стрелявший в Рейгана, и третий, тоже из таких, все обожали «Над пропастью во ржи». Первый вообще с книжкой не расставался, даже на суде почитывал. И вот одна из «говорящих голов» фильма, писатель (кто не понятно, подписей нет), изрекает: я бы задумался, если бы моя книга была любимой у трех убийц. Да успокойся, не было у тебя такой книги. Убийцы могут читать, могут быть безграмотными, литература может воздействовать на них, может не задеть, главное в них – мысль об убийстве, а уж повод спустить курок найдется.