Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

Как-то раз после полудня, когда граф де Монтолон прогуливался с императором перед обедом, он зашел в дом и взял один из императорских дробовиков, попросив Сен-Дени последовать за ним, захватив с собой другой дробовик. Оружие потребовалось для того, чтобы пристрелить маленького молочного поросенка, отбившегося от стада вместе со своей матерью. Граф находился от поросенка слишком далеко, чтобы предположить, что молодое животное стало бы чего-нибудь бояться. «Монтолон, сын мой, — сказал император, взяв у графа дробовик, — я намерен предложить вам жаркое, достойное Улисса». Император прицелился и одним выстрелом убил поросенка. Поросенок был немедленно зажарен и появился на обеденном столе; пуля попала точно в голову животного. Жертвой последнего выстрела императора стал бык, принадлежавший Восточно-Индийской компании, который забрел на территорию Лонгвуда, обосновался на огороде и принялся там все пожирать. Ранее уже были случаи, когда эти животные, блуждая по огороду, уничтожали все подряд. По этому поводу дежурному капитану направлялись жалобы. На этот раз император не нашел ничего лучшего, как сделать то, что он сделал с курами: словно нарочно, бык повернулся так, чтобы получить пулю между рогами. Император прицелился, выстрелил, и животное было убито наповал. Этого быка использовали для пахотных работ; после его гибели быки и куры более не появлялись в садах и огороде императора. Артур, самый младший из детей графини Бертран, сопровождал графа Монтолона после того, как тот принес из дома дробовик для императора: Артур был так напуган видом этого громадного животного, свалившегося в результате выстрела, что бросился к императору и спрятал свою голову у него в ногах, отказываясь повернуться и взглянуть на поверженное животное. Император потом часто напоминал ребенку его испуг: «Ну что, Артур, как насчет быка?»

Почва в садах и огороде не всегда отвечала благодарностью на затрачиваемые на нее усилия. К тому же растения подвергались нашествию гусениц, которые обычно в одну ночь наносили непоправимый ущерб. Тем не менее овощи и фрукты росли и зрелыми попадали на стол императора, который всякий раз спрашивал, действительно ли они созревали в его садах и огороде. Честно говоря, они подвергались воздействию сухого климата, засухи и железа в почве, в которой они произрастали. Горох получался твердым, так же как и фасоль, цветная капуста не принимала надлежащую форму, хотя обычная капуста была неплохой. Но все то, что закупалось в городе, не было лучше. Пересаженные персиковые деревья дали плоды в тот же год; император с удовольствием попробовал персики, так же как и клубнику. Клубничные грядки густо покрывались цветами, но приносили очень мало ягод. Император иногда развлекал себя тем, что подсчитывал число стручков фасоли в одном ряду, чтобы потом посмотреть, каков будет урожай.

Нам, наконец, удалось добиться тени для императора от ветвей деревьев вблизи дома. В трехмесячный срок беседка длиной в сорок футов была покрыта листвой страстоцвета и стала непроницаемой для солнечных лучей. Пышной растительности способствовал климат, отличавшийся тем, что чрезмерная жара в течение дня сменялась за ночь обильной росой.

Как только разбивка садов завершилась, мы оставили у себя только двух китайских слуг из тех четырех, которых наняли в начале работы. Император иногда занимался тем, что наблюдал за их работой, и так как он заметил, что его присутствие способствует большему, чем обычно, проявлению усердия, то однажды он распорядился, чтобы им выдали бутылку вина. Человек, который принес бутылку, вместо того чтобы вручить ее в качестве подарка от императора, бросил бутылку на землю, крикнув при этом: «Эй, китайцы!» Император присутствовал при этой сцене и выразил свое неудовольствие человеку, поступившему подобным образом: «Ценность подарка пропадает, когда его вручают так небрежно, как это сделал ты», — заявил император.

Среди китайцев на острове был один, который по профессии был плотником, но с большим вкусом выполнял скульптурную работу. Император выразил желание, чтобы г-н де Монтолон нанял его, чтобы тот построил китайскую беседку в углу сада, из которой можно было на высоте насыпи видеть океан и там время от времени отдыхать. Когда беседка была построена, то она была внутри украшена белым муслином и обставлена китайским креслом, несколькими стульями и небольшим столом. Из беседки император мог видеть океан и часть панорамы, окружавшей Лонгвуд. Он побывал там несколько раз, но потом ни разу туда не приходил. Когда гофмаршал спросил его, почему он более не пользуется своей беседкой, император ответил: «Мне приходится взбираться наверх, но я больше не в состоянии делать это! Я распорядился построить беседку только для того, чтобы отвлечь Монтолона».

Однажды, когда император, вернувшись в свои апартаменты, собирался лечь в постель и при этом присутствовал граф де Монтолон, император попросил меня рассказать графу историю о том, как одна англичанка очень хотела его видеть в Елисейском дворце и назначила ему свидание в одном месте в Сен-Филипп-дю-Руль. Я рассказал графу об этой истории, о которой я уже поведал в главе о «Ста Днях». «Ну как, Монтолон, что вы думаете по этом поводу?» — спросил император.

«Но, сир, я думаю, что она поступила совершенно неправильно, если это была любовь, не приехав сюда и не став добиваться любви здесь. Несомненно, вы, сир, теперь вдовец. Разрешите, Ваше Величество, сказать вам, что я таковым себя не считаю».

«Ах, сын мой, — ответил император, — когда вам уже за пятьдесят, да еще с моим состоянием здоровья, то игра более не стоит свеч». Когда император смотрел на женщину, то первое, что он делал, это бросал взгляд на ее руки и ноги; если и те и другие были малопривлекательны, то он обычно говорил: «У нее руки бродяжки». Обсуждая эту тему, он говорил, что императрица Мария Луиза прекрасно сложена и у нее очаровательные руки и ноги: «Когда я поехал встречать ее, то в первую очередь меня поразили ее руки и ноги. Она была свежа, как роза, и в ней не было никакого кокетства; в этом отношении она очень отличалась от Жозефины, в которой кокетства было слишком много».

Узнав об убийстве герцога Беррийского, император выразил удивление, что тот отправился в оперу по столь несерьезному поводу, но «существует судьба, которую никто не может избежать», — заявил он. Когда позднее французские газеты объявили о рождении ребенка герцогини Беррийской, император сказал графу де Монтолону: «Прочитайте эту статью и скажите мне, могли бы вы написать более глупую или более злонамеренную статью, чтобы создать впечатление, что этот ребенок не от герцога? Как могла такая высокопоставленная особа оказаться покинутой до такой степени, что с ней никого не было в тот момент, когда она вот-вот должна была родить ребенка? Когда императрица готовилась рожать, герцогиня Монтебелло девять дней не покидала Тюильри. Когда она почувствовала первые родовые схватки, было 7 часов вечера. Дюбуа спустился к ней из комнаты, которую занимал. Императрица провела всю ночь, мучаясь от боли. Вместе с ней были герцогиня Монтебелло, графиня де Люсей и графиня де Монтескью, которой предстояло стать гувернанткой. Там же были фрейлины императрицы, нянька, Корвисар, Бурдье, а вся моя семья собралась в соседней гостиной. Я постоянно ходил, охваченный нетерпением, между Марией Луизой и мадам Мер, которая также была там. По мере того как проходила ночь, а я не видел признаков того, что она готова родить, я тогда пошел принять ванну в 5 часов утра, оставив с ней Дюбуа вместе со всеми ее дамами и обслуживающим персоналом».