Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

Графиня Бертран, не появлявшаяся в течение нескольких дней, пришла после того, как удалились доктора, чтобы осведомиться о состоянии здоровья императора. О ее визите я сообщил Его Величеству, который оставался наедине с гофмаршалом; император сказал мне, чтобы я поблагодарил ее. Когда уходил д-р Антоммарки, он выразил надежду на улучшение здоровья императора, которую не разделяли д-р Арнотт, а также д-ра Шортт и Митчелл [325], созванные для консультации днем в доме графа де Монтолона.

17 и 18 апреля император провел наедине с графом де Монтолоном несколько часов. Поскольку императору надоела вода, настоянная на лакрице, он понемногу стал пробовать другие напитки, выставленные на столике рядом с постелью, такие как лимонад, вода, настоянная на малине, и ячменный отвар. Граф Бертран пришел за несколько минут до появления докторов. Когда они вошли, император, сидевший в кресле, сказал мне слабым голосом: «Открой эту дверь в сад, сын мой, чтобы я мог подышать этим божественным воздухом. Бертран, — обратился он к гофмаршалу, — пойдите и сорвите мне розу. Воздух — это такая прекрасная вещь, — добавил он, обратив взор к небесам. Затем, взяв розу, он сказал, повернувшись в сторону д-ра Арнотта: — Нам мало того, что розы окружают нас, мы хотим наслаждаться ими еще больше и потому подносим их к своему лицу, подобно тому, как легкие, расширяясь, никогда не могут вдоволь надышаться чистым и ароматным воздухом. Нам нравится поближе подносить к себе розу, чтобы лучше насладиться ее ароматом. Что вы думаете по этому поводу, доктор? Мы здесь не очень-то избалованы».

Гофмаршал немедленно перевел высказывание императора, на которое доктор ответил следующим образом: «Воздух на острове Святой Елены не такой уж плохой. Развлечений и физических упражнений — вот чего вам не хватает».

«Вы имеете в виду могилу, доктор, ее не придется дожидаться долго; ваше правительство будет довольно». Император уже настолько ослаб, его физические силы настолько уменьшились, что не было сомнений в том, что он говорит правду. В обед он поел немного супа с желе и утром следующего дня побрился с большим трудом. Днем я передал графу де Монтолону список вещей императора, о котором он просил меня. «Ночь была такой же беспокойной, как и все предыдущие», — констатировал граф де Монтолон, покидая императора.

17 апреля, когда граф де Монтолон пришел намного раньше, чем обычно, император попросил его продолжить чтение книги о кампаниях Ганнибала. Д-ра Арнотт и Антоммарки пришли в 4 часа дня; император встал с постели и, опираясь на графа Бертрана, пошел к своему креслу, чтобы сесть в него. Из того, что ему было предложено на обед, император съел очень мало, и д-р Арнотт настоятельно просил его поесть еще. «Какой в этом смысл, — ответил император, — поскольку мой желудок все равно не держит пищу? Вы точно узнаете о моей болезни только тогда, когда вскроете меня».

В это утро император завел разговор с графом де Монтолоном о нашем возвращении в Европу. Он проверил наличие имеющейся провизии и примерно подсчитал то ее количество, которое, вероятно, потребуется нам во время плавания; даже овцы, содержавшиеся в овчарне, не были забыты. Император говорил об этих вещах со всеми подробностями и со спокойствием, которое свойственно сильному духом человеку, такому, каким он был сам. В тот же вечер, когда ушел гофмаршал, император попросил поставить лампу с абажуром у изголовья его постели так, чтобы свет не беспокоил его, и распорядился, чтобы я продолжил ему чтение книги о кампаниях Ганнибала. В 9 часов вечера появился граф де Монтолон; я оставил его наедине с императором, а Сен-Дени — спящим в соседней комнате. Поскольку император был прикован к постели, он слушал мессу, не вставая. Ночь 19 апреля была трудной, император был не в состоянии отдохнуть; последовавший день был отмечен беспокойным состоянием, которое во второй половине дня, наконец, прошло [326]. Отпустив графа де Монтолона, император послал меня в библиотеку, чтобы я принес ему книгу Гомера, и попросил графа Бертрана почитать ему: «Гомер так хорошо описывает сцены смотров и совещаний, которые я сам проводил накануне сражений, что я всегда наслаждаюсь, когда слушаю его поэму». В 4 часа дня он положил себе на тарелку немного мясного желе, предварительно попросив д-ра Арнотта попробовать его, д-р Арнотт нашел желе хорошим. В течение дня император не чувствовал тошноты, поскольку, как он сам сделал вывод, он не двигался по комнате.

Улучшение состояния здоровья императора продолжалось часть ночи и все утро. Погода была прекрасной, и император потребовал, чтобы граф де Монтолон вышел погулять и подышать свежим воздухом, а также разузнал о новостях. Когда я остался наедине с императором, он сказал мне, что назначил меня вместе с графами де Монтолоном и Бертраном душеприказчиком его завещания. Мое удивление было столь же большим, как и честь, оказанная мне; запинаясь, я сказал, что всегда буду достойным того доверия и положения, которое он определил для меня. Чувства, охватившие меня, были необычайно сильными. «Я передал гофмаршалу, — заявил император, — завещание в запечатанном конверте, который гофмаршал должен будет вскрыть после моей смерти; скажи ему, чтобы он отдал его тебе, и затем принеси его мне». Когда от имени Его Величества я передал эту просьбу гофмаршалу, тот не скрыл своего удивления; тем не менее он подошел к своему письменному столу, взял оттуда конверт с завещанием и вручил его мне. Император взял конверт, вскрыл его, пробежал глазами по страницам документа и, разорвав его на две части, сказал мне, чтобы я бросил разорванный документ в камин. Это были прекрасные страницы, собственноручно написанные императором, которые следовало хранить. Я держал эти страницы в руке, но император хотел, чтобы они были уничтожены, и я бросил их в огонь камина, где их вскоре поглотило пламя. Я ничего не знал об их содержании. Генерал де Монтолон сказал мне, что в бумагах императора он обнаружил эти страницы, написанные карандашом; согласно сожженным страницам, бриллиантовое ожерелье, которое император отказал мне в одном из дополнений к завещанию, предназначалось поровну в его оценочной стоимости графине Бертран и ее дочери, а также графине де Монтолон и ее дочерям.

Днем граф Бертран пришел в обычное для него время. После него подошли доктора; император встал с постели и, поддерживаемый гофмаршалом, пошел к своему креслу, чтобы пообедать, но поел очень мало из того, что ему было предложено. Он довел до сведения д-ра Арнотта свое отношение к тому позорному обращению, которое британское правительство позволило себе по отношению к нему. Император попросил гофмаршала перевести доктору его слова: «Я приехал, чтобы сидеть у домашнего очага британского народа, обратившись с просьбой об искреннем гостеприимстве, и вопреки всем порядкам, существующим на земле, мне ответили кандалами. Вне всяких сомнений, я был бы гораздо лучше встречен Александром, императором Францем, даже королем Пруссии; эти монархи повели бы себя более великодушно. Но роль Англии заключалась в том, чтобы вести за собой королей и показать всему миру неслыханный спектакль, в котором четыре великие державы все свое внимание сосредоточили на том, чтобы причинить зло одному-единственному человеку. Именно ваш кабинет министров выбрал эту ужасную скалу, где жизнь европейца обречена на гибель через несколько лет, для того, чтобы покончить с моей жизнью, прибегнув к вероломному убийству. Как обращались со мной за то время, что я находился здесь? Нельзя найти хотя бы одного оскорбления, с помощью которого они в свое удовольствие не глумились бы надо мной! Мне было отказано в самых элементарных связях с моей семьей; они не разрешали мне получать какие-либо новости о моей супруге и о моем сыне; в качестве резиденции мне выделили наименее годное для жилья место, где сильнее всего ощущается убийственный климат тропиков; я вынужден был запереть самого себя, привыкшего ездить верхом на коне по всей Европе, внутри четырех стен в условиях нездорового воздуха. Таково, доктор, гостеприимство, которого я удостоился от вашего правительства. Меня медленно и с величайшей аккуратностью, за которой стоял злой умысел, умерщвляли, а исполнителем этого преступления ваших министров является гнусный Хадсон Лоу. Вы прекратите свое существование, подобно величавой Республике Венеции, а я, умирая на этой ужасной скале, завещаю позор своей смерти правящему дому Англии».