Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

Д-р Арнотт приблизился к нему, вновь прощупал живот и сказал, что у императора воспаление желудка, но, судя по всему, привратник желудка не затронут воспалением. Печень вообще непричастна к заболеванию, боль, которую он ощущает в кишечнике, является результатом попавшего в него воздуха; и если он не будет отказываться от лекарств, то все боли исчезнут. Доктор прописал припарки и некоторые микстуры, которые император должен был принимать каждый час. Гофмаршал перевел слова императора: «Скажите ему, что мой желудок никогда не причинял мне страданий, что иногда у меня бывали колики, но всю жизнь мое пищеварение было отличным». Вновь натянув на себя одеяло, император поговорил с доктором о Египте и об экспедиции Аберкромби [323], в которой участвовал доктор. Отпуская его, император сказал: «Доктор, мы вновь обсудим эту экспедицию: в последующие дни я буду ждать вас вместе с гофмаршалом к четырем часам, — обратившись к графу Бертрану, император добавил, — этот час станет часом моего обеда». Эти визиты доктора стали потом для императора некоторым развлечением, к тому же они отвлекали его от страданий. Он обычно держал у себя и того, и другого доктора от тридцати до сорока пяти минут, затем отпускал их и беседовал с гофмаршалом до шести или до семи часов вечера. Для графа де Монтолона это было время, когда он выходил подышать свежим воздухом и пообедать; он обычно возвращался между девятью и десятью часами и оставался с императором до двух или трех часов ночи, когда уже я менял его. Император сказал о д-ре Арнотте, что тот кажется ему неплохим человеком.

В тот же самый вечер, когда я сменял гофмаршала у постели императора, я сказал императору, что мы сможем увидеть комету. «А, моя смерть, — сказал он мне, — будет отмечена, как и смерть Цезаря». Пораженный словами императора, я поспешил сказать, что комета не угрожает нам такой катастрофой. Курс кометы показывал, что она следует в сторону Франции: «Ах, сын мой! У меня более нет надежды вновь увидеть Париж». Эти слова были сказаны с таким внутренним убеждением, что они просто потрясли меня. Граф де Монтолон подтвердил существование кометы, но запретил д-ру Антоммарки упоминать о ней во время своего вечернего визита.

На следующий день гофмаршал пришел за несколько минут до четырех часов дня. Он сообщил императору о предстоящем приезде двух поваров, которые выехали из Англии, чтобы сменить Шанделье, чье физическое состояние стало еще хуже. Одного звали Перрюссе, а другого — Шанделье, последний был двоюродным братом того человека, которого он ехал менять. В эту минуту прибыли доктора, которых пригласили к императору.

Д-р Арнотт сообщил императору, что строительство нового дома закончено и что императорские апартаменты теперь большие, что обеспечивает приток большой массы воздуха; императору в них будет гораздо лучше, чем в его нынешней спальной комнате, которая слишком мала. «Доктор, — ответил император, — это уже слишком поздно; я довел до сведения вашего губернатора, когда он представил мне план строительства этого дома, что для его завершения потребуется пять лет и к тому времени мне нужна будет могила. Вы сможете увидеть, что, когда они предложат мне ключи от дома, я уже буду конченым человеком!» Д-р Антоммарки сказал, что переезд в новый дом может привести к серьезным осложнениям в состоянии здоровья императора и что, если императору не хватает свежего воздуха в его спальне, то его следует поместить в гостиной. Исследуя рвоту больного, содержавшую черное вещество, д-р Арнотт пришел к выводу, что в желудке императора появилось изъязвление. Доктор информировал об этом гофмаршала и продиктовал графу де Монтолону несколько рецептов, но император продолжал оставаться таким же недоверчивым к рекомендациям этого доктора, как и к предыдущим рекомендациям д-ра Антоммарки.

Последующие дни не принесли какого-либо улучшения здоровья императору. Ночью обильное выделение пота вынудило императора менять его нижнее фланелевое белье пять или шесть раз; в течение дня его состояние беспокойства не было столь значительным благодаря тому, что ему удавалось отвлечься от болезненных ощущений с помощью бесед или чтения. Однажды вечером, после того как ушел граф Бертран, я остался наедине с императором; он стал говорить мне о принцессе Полине и о ее небольшом доме в Сан-Мартино на острове Эльба, о его уединении в «Мадонне» и о той прохладе в тени, которая делала визит туда таким приятным. Затем он попросил меня прочитать ему главу о Сирии, которая была переписана Сен-Дени таким мелким почерком, что было очень трудно прочитать ему написанный текст.

Во время каждого визита доктор всегда предлагал пилюли или другие лекарства; император обычно напрямую не возражал против них, но при этом менял тему разговора и всегда ухитрялся ничего не принимать. Однажды, когда д-р Арнотт проверял его пульс, он спросил императора, как он себя чувствует. «Не очень хорошо, доктор, я собираюсь возвратить земле остатки жизни, обладать которыми королям кажется очень важным». И, поскольку доктор настаивал на том, чтобы император принял лекарства, он ответил доктору: «Всегда лекарства! Хорошо, доктор, мы немного их примем. Расскажите, с какими болезнями вам приходится сталкиваться в ваших госпиталях». Затем, встав с постели, он надел халат и пошел садиться за стол, на котором ему подавали обед. Он предложил доктору попробовать некоторые блюда и бокал вина «кларе». На столе был небольшой кусок савойского торта: император разрезал его на четыре части и по одной порции раздал гофмаршалу, д-ру Арнотту, д-ру Антоммарки и мне.

Двумя днями раньше императору захотелось побриться: все было подготовлено для этой процедуры, но она была отложена. «Мне следует быть менее ленивым, — признался император, — потому что я чувствую себя гораздо бодрее, когда побреюсь. Это ты виноват, — заявил он, взяв меня за ухо, — если я не бреюсь. В будущем ты должен заставлять меня бриться. Горе мне!» — произнес он, поглядев на себя в зеркало. Через несколько дней он почувствовал себя плохо и стал испытывать сильную жажду; я предложил ему ячменного отвара из графина, стоявшего на столе. «Я, конечно, надеюсь, — заметил он, посматривая на меня, — что никто не посмел добавлять чего-нибудь в мои напитки?»

«Сир, — заверил я его, — урок для всех был слишком строгим, чтобы снова попытаться пойти на это». Император пребывал в явно раздраженном состоянии. За обедом он лишь притронулся к желе; д-р Арнотт предложил ему немного тонизирующего вина, но он ответил, что подумает.

Ночь на 7 апреля оказалась беспокойной. Граф де Монтелон сообщил мне, когда я заступил на дежурство вместо него в 3 часа ночи, что он трижды менял императору фланелевое нижнее белье. Такое обильное отделение пота обессилило его; утром, однако, он почувствовал себя лучше и захотел побриться, но, опасаясь, что силы подведут его, уселся в кресло. Со времени Консулата никто не дотрагивался бритвой до его щек. Поняв, что он испытывает неудобство, когда кто-то бреет его, император взял за правило бриться самому, используя при процедуре бритья обе руки. Посмотрев на себя в зеркало несколько минут, он ласково взглянул на меня и, скорчив гримасу, сказал: «Я явно выгляжу скверно, сын мой: позови Сен-Дени, чтобы он подержал для меня это зеркало». После нескольких попыток ему удалось побриться и помыть лицо. Он облачился в халат и, оставаясь в кресле, мельком просмотрел несколько газет, затем распорядился открыть окно и попросил вызвать графа де Монтолона, которого послал подышать свежим воздухом. Посланный за графом Сен-Дени вскоре вернулся и сообщил, что графа де Монтолона дома на оказалось. «Погода стоит прекрасная, — обратился ко мне император, — он, должно быть, отправился в военный лагерь, чтобы сообщить мне новости». Через несколько минут генерал прибыл.