Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

Примечание Маршана: «Г-н де Ботерн в своей книге, озаглавленной «Беседы Наполеона на религиозные темы на острове Святой Елены», пишет, что 20 апреля, после мессы, император исповедался и получил причастие и что это событие, рассказанное г-ном Норвином, было подтверждено мною.

Ничего подобного я не говорил г-ну де Ботерну, поскольку, как мне известно, такого события не происходило. Император мог пригласить к себе отца Виньяли в этот день, хотя он редко приглашал его, но если бы его привели к императору ради этого религиозного акта, то я бы не забыл об этом; ничто до настоящего дня не говорит мне о том, что император был намерен выполнить этот религиозный долг, о котором говорит г-н де Ботерн. Ему я также не сообщал о том, как он утверждает, что однажды генерал Бертран, покидая императора, пожимал плечами, шепча слово «капуцин».

Г-н де Ботерн пытается опорочить благородный характер графа Бертрана, представляя его человеком, омрачавшим последние минуты жизни императора, когда, наоборот, этот честный офицер оставался таким же, как и в течение всей своей жизни: полным привязанности, уважения и преданности императору.

Автор книги приписывает императору мысли, не принадлежавшие ему, и манеру говорить, которая не была ему свойственной; он изображает его христианином по своему вкусу, а не таким, каким мы знали его в Париже, на Эльбе и на острове Святой Елены.

Г-н де Ботерн был или введен в заблуждение, или неверно сообщает то, что было сказано ему. Это он сделал, рассказывая о событиях, имеющих отношение ко мне».

Примечание Маршана: «Когда я вернулся в Европу, то многие люди, обращаясь ко мне, использовали титул графа, другие — титул барона. Семья императора в письмах ко мне использовала титул графа, которого я был удостоен в соответствии с завещанием императора, заканчивавшимся следующими словами: «Я назначаю графов де Монтолона, Бертрана и Маршана моими душеприказчиками». В 1840 году, когда я собирался покинуть остров Святой Елены, мы должны были подписать сертификат, удостоверявший передачу нам тела императора от губернатора острова. Гофмаршал отвел меня в сторону и сказал: «Маршан, ты можешь принять титул, которого император удостоил тебя в своем завещании». Я тогда сообщил графу Бертрану слова императора, когда он вручал мне ожерелье королевы Гортензии. Но когда я вернулся в Европу, я не поднимал этого вопроса, принимая во внимание точку зрения правительства, которое могло бы отказаться утвердить этот титул своим законом. В некоторых случаях я пользовался титулом душеприказчика императора, и я предложил использовать этот титул при подписании сертификата. «Этот титул, — ответил граф Бертран, — конечно, стоит многих других; делай так, как считаешь нужным». Подписывая сертификат, я использовал титул душеприказчика императора».

Примечание Маршана: «Г-н де Ботерн использовал содержание разговора между императором и отцом Виньяли для того, чтобы на его основе состряпать настоящую небылицу. Описывая мне этот разговор со слов кого-то еще, г-н де Ботерн рассказал мне, что граф Бертран возражал против того, чтобы воздвигать алтарь для обедни, и что в дни, последовавшие после разговора с отцом Виньяли, этот разговор привел к отчуждению в отношениях между графом и императором, вызванному разницей в религиозных взглядах.

Я сказал ему, что ничего не знаю о споре между императором и графом Бертраном. Во время болезни императора граф Бертран регулярно приходил к императору и был у него с 4 до 6 часов вечера, и я не могу привести свидетельства бурной сцены, о которой он мне рассказал. Во всяком случае, через несколько дней, когда воздвигался алтарь, граф Бертран спросил меня, для какой цели это делается. Я сказал ему, что не знаю; он тогда сказал мне, что собирается встретиться с графом де Монтолоном, и алтарь был воздвигнут только после кончины императора.

Я заявил г-ну Бертрану, что, если бы император собирался слушать обедню начиная с 21 апреля, как об этом мне сказал г-н де Ботерн, то я бы знал об этом, так же как и Сен-Дени, и что император был не тем человеком, чтобы уступить гофмаршалу в этом вопросе, как и в любом другом. Император не говорил мне об этом; когда мы сооружали алтарь, то это не входило в его намерения. Что является определенным, так это то, что алтарь, который мы начали сооружать, так и не был закончен и что я не заметил ни малейшего признака отчуждения между императором и графом Бертраном. Никто из них не говорил мне об этом инциденте, и мне самому не приходило в голову спрашивать о незаконченном строительстве, так как это дело казалось слишком незначительным. Г-н де Ботерн не придал значения тому, о чем я рассказал ему, и предпочел говорить за императора в описании сцены, которой никогда не было.

Примечание Маршана: «Это не единственная ошибка в мемуарах графа де Монтолона:

1. Граф де Монтолон ошибочно утверждает, что после продажи императорского столового серебра он был вынужден есть из глиняной посуды. Достаточно взглянуть на описи имущества императора № В и № С, чтобы убедиться в том, что в Лонгвуде оставалось столовое серебро, так же и как севрский фарфор.

2. Никто никогда не видел г-на де Лас-Каза в восточном костюме, который, как утверждает граф де Монтолон, заслужил немалое одобрение со стороны императора. Если бы такой костюм действительно существовал, то он, конечно, привлек бы всеобщее внимание.

3. Память графа де Монтолона также подводит его, когда он утверждает, что я находился в постели все время, когда болел император. Достаточно прочитать примечания Сен-Дени в конце книги, чтобы узнать, что мы вместе ухаживали за больным императором.

4. Сцена, в которой описывается, как император упал с постели и катался по ковру, является полетом воображения, так же как и то, что в этом случае на помощь императору пришел Аршамбо, о чем никогда не было известно ни Сен-Дени, ни мне.

Никто, кроме нас, не ухаживал за больным императором. Аршамбо, как и все слуги, пришел утром 5 мая, чтобы присутствовать при кончине императора. Все они, несомненно, хотели бы ухаживать за императором в эти его последние минуты, но в этом не было никакой необходимости. Император не говорил и не мог говорить: «Я доверяю этому». Степень доверия, которое император испытывал к каждому из своих слуг, демонстрируется в его завещании.

За несколько недель до своей кончины граф де Монтолон говорил со мной о новом издании своей книги, которое он планировал, и попросил меня исправить ошибки, которые закрались в первое издание. Я намеревался выполнить его просьбу, но так неожиданно сразившая его смерть помешала сделать это».