Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

После первого раунда своей работы он обычно одевался: именно в это время к нему приходили для получения указаний гофмаршал, врач, архитектор и библиотекарь императорской библиотеки г-н Барбье; император затем отпускал их и шел в свой кабинет.

Во время одного из этих утренних совещаний д-р Фуро посоветовал императору поменьше работать и больше уделять внимания прогулкам и зарядке. Император ответил ему: «Вот те раз, доктор: вы думаете, что я, как вы, болтаюсь без дела, засунув руки в карманы; где, по вашему мнению, я найду время для прогулок?»

«Но, сир, Елисейский дворец предоставляет Вашему Величеству возможность и для работы, и для прогулки в саду!»

«Вы правы, но у меня нет времени думать о прогулке. Я рожден для работы, но не для такой, чтобы орудовать мотыгой, — заявил император, показывая врачу одну из своих рук: она была весьма красивой, и в эту минуту он тщательно обрабатывал ногти. — Мой организм не знает каких-либо ограничений, препятствующих работе, мой интеллект настроен таким образом, что после полуночи я могу мгновенно проснуться; когда я встаю после сна, никто не может догадаться, судя по моим глазам, что я только что спал. Когда я диктую, то демонстрирую свежесть мысли в любую минуту в течение дня. У меня в голове для каждой проблемы как бы существует отдельный ящичек; когда я завершаю решение одной проблемы, я открываю другой ящичек, и все они никогда друг другу не мешают».

Утром 8 апреля император, проснувшись, принял герцога Бассано (Маре), который сообщил важные новости, переданные телеграфом, о капитуляции герцога Ангулемского. Его Величество решил, что она должна быть доведена до конца, и в связи с этим направил следующее письмо маршалу Груши:

Граф Груши! Королевский ордонанс от 6 марта и декларации, подписанные представителями короля в Вене 13 марта, дают мне право обращаться с герцогом Ангулемским точно таким же образом, каким этот ордонанс и декларации предписывали обращаться со мной и с моей семьей. Но верный решению, которое стало причиной моего приказа о том, что семье Бурбонов будет разрешено свободно покинуть Францию, я предполагаю, что вы отдадите приказ об отправке герцога Ангулемского в Сет, где его посадят на борт корабля. Примите меры для обеспечения его личной безопасности, а также распорядитесь, чтобы в отношении него не допускалось плохое обращение. Вам только следует позаботиться о том, чтобы были возвращены денежные запасы, изъятые из общественных депозитов. Также попросите герцога Ангулемского вернуть королевские драгоценности, которые являются собственностью нации. Поставьте также его в известность о законах наших национальных ассамблей, которые вновь вступили в силу и которые касаются членов семьи Бурбонов в случае их проникновения на французскую территорию.

От моего имени поблагодарите национальную гвардию за проявленный ею патриотизм и за преданность мне, которые она продемонстрировала во время этих важных событий.

Генерал Эксельман, которому было поручено сопровождать короля и принцев, сообщил, что король и его семья Покинули Лилль, чтобы отправиться в Гент. Маршал Массена провозгласил правление империи в Тулоне; над всей Францией развевался трехцветный флаг.

Обремененный многочисленными делами, император не забыл об усердии и преданности своих должностных лиц, служивших ему на Эльбе. Г-н Поджи де Талаво более всех других заслужил его доверие, которое тем более было почетным для этого мирового судьи, поскольку было заслуженным. Император обычно принимал его и беседовал с ним главным образом вечером, когда Его Величество собирался ложиться спать. Через этого мирового судью жители Эльбы и Корсики передавали императору свои просьбы о работе и помощи; и все просители получали работу, денежные вознаграждения и пособия. Паоли, Бриньоли и Маркоджи были оделены императорской щедростью: для сына Бриньоли я попросил содействия в приеме в школу-интернат с бесплатным обучением и выдачей пособия для покупки одежды. Император удовлетворил эту просьбу.

Когда г-н Пон де л’Ерол, заключенный в замок д’Иф маршалом Массена, вернулся в Париж, то император, чтобы вознаградить его за усердие и преданность, назначил его префектом Лиона и выдал ему пособие в размере 20 000 франков из своего личного кошелька; барон Галеаццини получил префектуру Анжера и 10 000 франков из того же кошелька. Этим господам также возместили их расходы по переезду и переселению. Г-н Поджи получил временное жалованье в размере 12 000 франков.

Двое господ, чья безупречная служба высоко оценивалась императором — генерал барон Брайер и полковник Лабедуайер, — были произведены в графы и пэры Франции. Первый стал командиром дивизии молодых гвардейцев, камергером, управляющим Версальского замка и Трианона, а также командиром Лионской национальной гвардии; его жалованье возросло до 100 000 франков, к которому император добавил доход от эксплуатации Орлеанского канала в размере 6000 франков. Второй был произведен в генералы, став адъютантом императора. Оба, в соответствии с завещанием, подписанным на острове Св. Елены, получили по 100 000 франков каждый.

Получив информацию о проведенной чистке в составе дворцовой обслуги, которая коснулась лиц, остававшихся на службе у Людовика XVIII, я сообщил о случившемся императору. Я добавил, что среди пострадавших был отец человека, который сопровождал Его Величество на Эльбу; мне об этом рассказал сам пострадавший, и меня не могли не тронуть глубокие переживания этого человека. Император немедленно приказал, чтобы все пострадавшие слуги были возвращены на свои рабочие места. Хотя работа всех служб дворца возобновилась так, словно император никогда и не покидал Францию, Его Величество все же пожелал, чтобы главные слуги, работавшие у него на Эльбе, оставались и в Париже на тех же должностях: таким образом Тотен остался в должности первого дворецкого, Пьеррон — в должности главы кладовой, Шовен возглавил конюшни, а Аршамбо и Матиас руководили работой лакеев.

В апартаменты императора была доставлена карикатура, оскорбительная для Людовика XVIII, причем никто не знал, как она туда попала; человек, оставивший ее в апартаментах императора, очевидно, имел к ним доступ, но своим поступком на стал хвастаться. Только в тот же вечер я узнал, что карикатуру обнаружил император на облицовке камина в своей спальне. Бросив на нее беглый взгляд, император швырнул ее в огонь камина.

Поспешность, с которой король покинул Париж, заставила его личный персонал забыть во дворце некоторые вещи короля и часть его мебели. Мебель была направлена на хранение, но портфель короля лежал по-прежнему на его столе, а вскрытые письма остались в выдвижных ящиках стола. Император просмотрел письма, узнав из них, что многие из тех лиц, кто ранее проявлял большое усердие на службе у императора, с таким же усердием служили и Бурбонам. Этот факт не представил для императора особого интереса, чтобы использовать его в каких-то целях. Но то обстоятельство, что он не предал огласке ни один из этих документов и продолжал считать искренними те чувства, которые выражались теми людьми по отношению к нему, дает идеальное представление о доброте императора. Это было проявлением той мудрости императора и знания им людей, которые позволяли ему не судить их слишком строго и принимать во внимание непостоянство их мнений и чувств.