Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

В тот же вечер император раздумывал, следует ли ему приступить к военным действиям, совершив поход к Брюсселю и тем самым застать врасплох коалицию союзников, как это он уже сделал в отношении Франции, и, воспользовавшись враждебностью жителей этой страны к англичанам, вытеснить их из Бельгии и захватить берега Рейна до того, как союзники будут в состоянии помешать этому. Некоторые соображения вынудили его отказаться от реализации этой идеи, и Его Величество отложил на два месяца выполнение того, что он хотел сделать немедленно.

Император вернулся в свои апартаменты только между полуночью и первым часом ночи, сразу же вызвав меня. Со мной к нему явились г-да Сенешаль, Пелар и Юбер, его бывшие личные слуги (последние двое сопровождали его на Эльбу). Его Величество любезно приветствовал их; пока он раздевался, пожелал узнать от них, каково общественное мнение в Париже, после чего отпустил, предложив сообщить ему об их нуждах. Он оставил г-на Юбера у себя на службе, чтобы полностью укомплектовать свой личный обслуживающий персонал, в то время как двое других его слуг получили должности консьержей в замке, о которых они просили и которые были в это время вакантными. Я подождал, пока они покинут спальню императора, прежде чем вручить Его Величеству петицию от Рустама, его мамелюка. Эту петицию передал мне тесть Рустама, Дувиль, бывший швейцар в апартаментах Римского короля. Независимо от того, что я говорил Дувилю относительно неуместности подобной просьбы, которая всего лишь напомнит императору о поведении Рустама в Фонтенбло, Дувиль ни за что не хотел соглашаться со мной и столь упрямо настаивал, чтобы петиция была вручена императору — заявляя, что Рустам рассчитывает на мою любезность, — что я согласился.

Когда я вручил петицию императору, сообщив ему, от кого она поступила, и доложив, что ко мне обратились с просьбой вручить ее, он ответил: «Он трус! Брось ее в огонь камина и никогда более не упоминай мне его имя».

Констан лучше понимал чудовищность своей ошибки, и у него хватило здравого смысла не пытаться совершить подобную вещь.

Я сообщил императору о том, как сильно был удивлен, прибыв в Париж, когда обнаружил весь обслуживающий персонал дворца на своих прежних местах, даже персонал для обслуживания празднеств в гостиной дворца, и задавал себе вопрос, не вернулся ли Его Величество только что не с Эльбы, а из поездки по Франции, поскольку ничего практически во дворце не изменилось. Лишь несколько человек, совсем немного, остались после отъезда императора на Эльбу в услужении у короля. Один из них оставался в качестве швейцара канцелярии дворца. Император спросил у него: «Итак, Дени, ты оставался служить королю?» — «Да, сир, но для того, чтобы лучше служить Вашему Величеству!» Этот ответ не понравился императору, к тому же эти слова принесли их автору определенные затруднения после «Ста Дней».

Трудно выразить чувства, испытываемые различными лицами, с которыми я встречался; многим казалось, что правление императора совсем не прерывалось. Лицо каждого выражало полнейшее удовлетворение. Разговаривая со всеми с благорасположенной добротой, император вновь обретал влияние, которое он знал, как оказывать на всех тех, кто общался с ним.

Ночью 20 марта в Париж прибыли эльбанские гренадеры и Корсиканский батальон.

Утром 21 марта те, кого обычно в начале дня принимал император, уже присутствовали во дворце, когда Его Величество встал с постели. Первым появился гофмаршал. Император, заметив его, спросил: «Ну как, Бертран, нашел ли ты свою постель столь же удобной в Тюильри, как и на Эльбе?» — «Она, по крайней мере, лучшая из тех, которые мне попадались после нашего отъезда с Эльбы».

Через несколько минут гофмаршал сообщил императору, что во дворец явился г-н Фонтен [214]. Император пригласил его войти, и пока Его Величество брился, он стал задавать ему различные вопросы, на которые опытный архитектор обстоятельно отвечал. Воспользовавшись паузой в разговоре, Фонтен поведал императору о том, что он посчитал наиболее впечатляющим во время похода Его Величества из Канна в Париж. По мнению Фонтена, этот последний подвиг императора превзошел все остальные.

Император сказал: «Ты так думаешь? Видишь ли, у меня нет иного достоинства, кроме того, что я точно оценивал положение дел во Франции. Что же касается моего похода в сопровождении массы народа, то, если бы я захотел повести за собой два миллиона людей, я мог бы привести их прямо к стенам Парижа; общественное мнение было моим единственным сообщником в этом рискованном предприятии. На моем пути в Париж два человека безмерно помогли мне: Лабедуайер с его необычайным энтузиазмом в Гренобле и Брайер с таким же энтузиазмом в Лионе. Но временами судьба человека складывается таким образом, что — если бы мое решение покинуть Эльбу не увенчалось успехом — это рискованное предприятие было бы расценено как поведение сумасшедшего».

Г-н Фонтен рассказал императору о статуе Генриха IV на террасе Пон-Неф, пояснив, что весь Париж принял участие в сборе пожертвований, чтобы воздвигнуть этот памятник; император на это только ответил, что для памятника было подобрано прекрасное место. Император расспрашивал Фонтена о строительных работах, которые заказывала королевская семья, и заявил, упомянув членов этой семьи, что кроме Людовика XVIII единственным человеком со средствами был герцог Орлеанский.

Когда г-н Фонтен ушел, я доложил императору, что во дворец явились его врач г-н Фуро и г-н Юван, его бывший лейб-хирург. Император распорядился, чтобы я привел к нему первого из них, добавив, что он не желает видеть второго, так как этот человек покинул его в Фонтенбло. Г-н Юван никогда более не появлялся во дворце. Г-н Фуро продолжал посещать императора каждое утро, как это он обычно делал на Эльбе, как раз тогда, когда Его Величество мылся и одевался. Когда г-н Фуро уже выходил из спальной комнаты императора, Его Величество спросил его, находится ли Корвисар в Париже: знаменитого доктора в столице Франции не было.

В тот же день император устроил смотр Парижскому гарнизону и войскам, прибывшим вместе с ним с острова Эльба. Смотр проводился во внутреннем дворе дворца Тюильри. Император произнес зажигательную речь, полную энергии.

Он начал ее следующими словами:

Солдаты! Я прибыл во Францию в сопровождении шестисот человек, потому что я рассчитывал на любовь народа и на память старых солдат! Мои ожидания меня не разочаровали; солдаты, я благодарю вас! Триумф того, чего мы только что добились, целиком принадлежит народу и вам. Все, что сделал я, заключалось лишь в том, чтобы лучше познать и оценить вас!

А закончил он следующим образом: