Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

С большим трудом мне удалось, пробираясь от одной кареты к другой, выскочить из дорожной пробки, в которой застряла моя карета. Герцог Бассано (Маре) и барон Фэн шли пешком, бросив свои кареты посреди всего этого дикого беспорядка; как и я, они ничего не знали о судьбе императора, о котором некоторые говорили, что он был убит, а другие заявляли, что он пожелал заснуть на самом поле сражения. Как мы могли верить всем этим слухам, принимая во внимая тот беспорядок, в условиях которого отступали люди, распространявшие эти слухи? Я не стал доверять всем этим домыслам и принялся выжидать какой-либо ясности в этом вопросе, пока не увидел гвардейцев, следовавших по этой же дороге, но соблюдавших относительный порядок. Я спросил у нескольких офицеров, какой маршрут отступления избрал император; никто из них не мог ответить мне на этот вопрос. Тогда я решил дальше идти вместе с ними; пушечная канонада давно стихла. Эти гвардейцы, так блестяще выглядевшие накануне, столь охваченные энтузиазмом еще сегодня утром, сейчас поспешно шли вдоль дороги, унылые и погруженные в молчание.

Весь проникнутый состоянием беспокойства, я следовал за гвардейцами и провел в походе всю ночь и весь следующий день. Проследовав через Бомон и Шарлеруа, я с наступлением вечера добрался до Авена: городские ворота были уже заперты. Я узнал, что раненый принц Жером находился внутри города, так же как и императорские лошади. Ночь я провел у бивака драгунов, стараясь устроиться поближе к костру; мне посчастливилось узнать среди драгунских офицеров одного своего старого товарища, предложившего мне разделить с ним кусок хлеба, который он ел. Я поблагодарил его, и мы немного поговорили о наших бедах и опасениях, что наша несчастная родина вновь подвергнется разорению со стороны иностранцев.

Вот таким образом я и провел ночь, ожидая, когда утром откроются городские ворота Авена, и вскоре увидел, как из ворот выходят наши служебные лошади, ведомые Амодрю, эльбанским конюхом. Я подбежал к нему и спросил: «Что случилось с императором?» — «Я не знаю», — ответил Амодрю со слезами на глазах. Я вскочил на одного из коней и помчался в Лан, весь охваченный печалью и беспокойством по поводу того, что не знал, какой маршрут избрал император. Как только я добрался до Дана, я тут же свалился на какую-то солому, чтобы немного отдохнуть.

Только я растянулся, как мне сказали, что император находится на почтовой станции города. Моя усталость мгновенно исчезла. Император был жив! Франция по-прежнему могла быть спасена, армия, возможно, собирается с силами около этого города. Я помчался к почтовой станции; первым, кого я увидел, был Сен-Дени, который сообщил мне, что карета императора со всем ее содержимым была захвачена врагом. Меня слишком занимали мысли о поражении в битве, поэтому потеря бриллиантов и денег не произвела особого впечатления; мне было всего лишь жаль ожерелья принцессы Полины, которое увлажнили ее слезы. К тому же ее слова: «Императору может понадобиться это», — вновь воскресли в моей памяти и вызвали у меня состояние скорби.

Я отправился к императору. Вместе с ним был граф Бертран. Оба они сохраняли хладнокровие, но выглядели абсолютно измученными. Я доложил императору о том, каким образом была захвачена моя карета на перекрестке дорог у фермы «Катр-Бра» и как мне удалось спасти только банкноты, бывшие в карете, и как потом весь путь оттуда я проделал пешком до самого Авена и о том, что я был очень огорчен, узнав, что карета Его Величества со всеми хранившимися в ней ценностями была захвачена врагом.

«Да, это несчастье», — согласился со мной император и тут же стал подсчитывать ресурсы, оставленные во Франции, которыми он мог бы воспользоваться, если бы его поддержали палаты: потерянное снаряжение и вместе с ним провиант можно было легко возместить, а собрав армию в Лане, можно было сдержать наступление врага, дав стране необходимое время для того, чтобы вновь обрести силы. Услыхав только отдельные отрывки разговора императора, я вспоминаю фразу, сказанную им генералу Бертрану, когда я выходил из комнаты: «Если я вернусь в Париж и окуну руку в кровь, то буду вынужден погрузить ее до самого локтя». Затем было упомянуто имя Фуше, которому, судя по всему, предстояло стать мишенью мщения императора.

Покинув поле битвы при Ватерлоо, император проследовал в Филипвиль, куда он прибыл с небольшим отрядом кавалеристов, собранных рас всех подразделений, и там он встретился с герцогом Бассано (Маре) и с некоторыми офицерами его штаба. Потратив всю ночь на то, чтобы разослать штабные приказы, император написал письмо принцу Жозефу и отправился в Дан вместе с гофмаршалом Бертраном, герцогом Бассано, его адъютантами генералами Флаго и Лабедуайером, а также со своим пажом г-ном Годеной. Другой паж, г-н де Камбасерес, накануне был взят в плен врагами.

Так как император хотел, чтобы обе палаты и вся страна знали правду о создавшейся ситуации, то он подготовил отчет о битве при Ватерлоо и отправил его в Париж курьером. Если, собирая армию вокруг Лана, император намеревался задержаться здесь, то это была, несомненно, мимолетная идея, ибо он приказал мне сесть в почтовую карету и ехать в Елисейский дворец, где он планировал провести следующий день. Я опередил его лишь на несколько часов. Его друзья, опасаясь за его безопасность, видели скрытую угрозу для него в его решении быть в Париже, в результате которой он бы оказался в самой середине раздираемых противоречивыми страстями фракций. Друзья императора считали, что он был бы гораздо в лучшем положении, находясь во главе армии, чем если бы был в Париже. Император, озабоченный только мыслями о спасении страны, а не собственной персоны, думал, что незамедлительный и правдивый отчет о событиях пробудит патриотические чувства у представителей палат и что вместе с ним палаты не потеряют веру в спасение родины. Поддержанная ими, страна воспрянет, как один человек, и император вернет удачу нашему флагу. Вдохновленный этим чувством любви к стране, император не боялся потерять ни свой трон, ни свою жизнь. Нация и армия не подвели его, но страну подвели палаты.

21 июня в 5.30 утра император прибыл в Елисейский дворец. На лестнице дворца его приветствовал герцог Виченцский (Коленкур), которому император мог излить всю печаль своего сердца и продемонстрировать всю силу своего духа. Император вызвал графа де Лавалетта, который незамедлительно прибыл. Император еще со времени битвы не снимал сапог, и офицеры, так же как и он сам, находились в состоянии крайнего изнеможения. Я спросил, не хочет ли Его Величество, чтобы ему приготовили ванну. Император ответил, что она ему необходима, чтобы освежиться. Париж, который погрузился в сон, охваченный энтузиазмом в связи с победой при Линьи, не мог понять этого неожиданного возвращения императора. Когда прибыл бюллетень с сообщением о Ватерлоо, слово «измена» стало повторяться из уст в уста. Бюллетень, как только его содержание стало известным в Париже, вызвал всеобщее возбуждение. Проявления чувства гнева, которые, как считал император, он сможет приглушить, добившись победы на поле сражения, возобновились с новой силой и с необыкновенной яростью против императора, когда он вернулся в Париж.