Дмитрий Власов - О Пушкине и не только

Исайя Берлин был увезён мальчиком в 1919 году из Петрограда в Ригу, потом — в Англию, где прожил долгую жизнь и заслужил известность как писатель, критик, культуролог, профессор Оксфорда, став по указу королевы пэром и, следовательно, сэром Исайей. За 20 лет до этого в 1945 году он в ранге культурного атташе британского посольства приехал в Ленинград, и поинтересовался при случае у критика и издателя Орлова судьбой Ахматовой, с удивлением узнал, что она жива-здорова и тот же Орлов привёл его в Фонтанный дом к Ахматовой. Их разгорающаяся с интересом беседа была нарушена воплями снизу, из сквера.

Берлин спустился и обнаружил там Рандольфа Черчилля. Он числился корреспондентом английских газет, но на самом деле вёл себя буйно, пьянствовал, и британскому союзнику до поры до времени всё прощали. Тем не менее, тут же родился миф, что это Уинстон Черчилль прислал сына, чтобы на самолёте вывезти Ахматову из России… Тем более, что Черчилль дружил с Берлиным и через него заочно был знаком с творчеством Ахматовой.

Исайя Берлин ещё раз навестил Анну Андреевну уже в самом начале 1946 года перед своим отъездом и за считанные месяцы до исторического ждановского постановления ЦК. Они провели в высокоинтеллектуальной беседе за столом поздний вечер и почти целую ночь, и это была ночь, вошедшая в историю советской и мировой литературы. С этой ночи началась «холодная война» — это высказывание самой Ахматовой. Её сын Лев Гумилёв, в таких случаях говорил: «Маменька, не королевствуй…». Но, в самом деле, писатели, вообще интеллигенция пораспустились, пора было закручивать гайки. Мальчиком для битья был избран Михаил Зощенко, самый популярный, самый издаваемый и читаемый (в том числе со сцены) писатель, а девочкой для битья — Анна Ахматова — «полумонахиня, полублудница», почти не издававшаяся и широкому читателю как раз почти неизвестная. Есть даже версия, что органы сами организовали вторую встречу с Исайей Берлиным, чтобы вызвать «момент истины».

Именно И. Берлин оказался первым претендентом, прототипом «гостя из будущего» в «Поэме без героя», и ещё 4—5 отточечных стихотворений Ахматовой посвящены ему или написаны из-за него. И, наконец, он был включён в её донжуанский (или клеопатринский) список. Негласный, конечно, но для литературной и окололитературной среды обитания — очень даже гласный. В последующие годы сэр Исайя всячески отмазывался от этой чести, но эффект был обратный. Мифы сильнее правды!

«Невстреча» — это через 10 лет, в 56-м, когда они в одно и то же время оказались в Москве, но она сознательно уклонилась от встречи. Был только телефонный разговор, по настоянию Пастернака, видевшего Берлина, только что женившегося на богатой вдове барона Гинзбурга, «полуфранцуженки, полурусской» — как сказал Ахматовой сам Берлин, и очень симпатичной, по словам того же Пастернака. Она холодно спрашивала его о жене (особенно о том, когда именно он женился). На самом деле все прошедшие 10 лет Исайя Берлин был под впечатлением той ещё, ленинградской встречи и вообще считал её главным событием своей жизни… Но в этом он признался много позже. Анна Андреевна поспешила даже уехать из Москвы.

Он пережил её на 30 лет, прожив почти 90. Его литературные заслуги известны, но покрываются «патиной времени». А вот слава «гостя из будущего» и человека, проведшего ночь в Фонтанном доме с Анной Ахматовой — всё растёт.

Она всегда активно отказывалась от расшифровки реальных прототипов своих литературных героев и «без героев». И на восклицания: «Разве вы не помните… то-то и того-то» отвечала в сердцах: «Помню ли? Конечно, помню. Я помню всё — и в этом есть моя казнь».

А мы теперь добавим: и XXI век тоже!

В Ревеле, этом старом добром городе Датского, потом Шведского королевства, потом Российской империи, я впервые оказался через 10 лет после войны. Вся Прибалтика на фоне очередей за хлебом дисциплинированно праздновала 15-летие «любимой» советской власти. Но у меня была своя программа. Уникальный Вышгород сохранял средневековый колорит, старые кирхи не терялись в тени огромного православного собора. К закрытым дверям такой церкви привёл нас друг, нашёл пожилого сторожа или служку, и тот охотно и благожелательно, открыв храм, показал нам всё внутреннее убранство. На выходе из храма он сказал: «Вы стоите на камне, под которым похоронен Дон-Жуан. Он сам завещал похоронить его здесь, чтобы все женщины, входя или выходя из храма, топтали его прах». Наши спутницы оживились, заулыбались и попрыгали на камне, но, впрочем, без злости…

В последующие годы я иногда мысленно возвращался к этому камню. При редких контактах с эстонцами они отмахивались: «Это легенда». Однако же, «Сказка ложь, да в ней намёк». 200 с лишним авторов писали о Дон-Жуане стихи, прозу, музыку. У всех он много путешествует в поисках новых любовных приключений или спасается от предыдущих. Так неужели никто не отправил его в Россию, где побывали, кажется, все самозванцы и авантюристы галантного XVIII века?

Есть-есть такой автор, исследователь времён и душ, и вполне авторитетный, чтобы не сказать знаменитый, заочный друг-учитель и нашего Пушкина — лорд Джордж Гордон Байрон. Его «Дон Жуан» достоин чтения и перечитывания в оригинале, в крайнем случае — в многочисленных уже переводах. Мы же вместе с Байроном отправимся по русским следам великого и ужасного Дон-Жуана. А там, авось, и до Ревеля доберёмся…

И теперь пригодилось ему не только первое, но второе его «умение». Потому что шла очередная русско-турецкая война и Дон-Жуан, вовремя сбежав из султанского гарема, оказался у стен осаждённого русскими войсками Измаила. Выдав себя за французского офицера, сбежавшего из плена, был зачислен в русскую армию. А тут и появился присланный Потёмкиным Суворов, солдаты сразу оживились и вскоре начался штурм такой крепости, какую, по словам самого Суворова, можно взять только раз в жизни.