Дмитрий Власов - О Пушкине и не только

Короче, «Белая ночь» написана Леоновым со знанием дела. Повесть и начинается с того, что убит английский полковник, вывешены траурные флаги по этому поводу и русский полковник требует от поручика — начальника контрразведки, недавнего боевого офицера, командира «волчьей сотни», принять меры — читай, подготовить «акцию возмездия». Поручик вяло отбивается («у меня нет столько арестованных»), а в конце беседы ещё и дерзит: «Трупы прикажете доставить в английское посольство?». Арестованных у него всего пять душ, и среди них действительно единственный виновник — гимназист, застреливший полковника на случайной вечеринке за то, что тот начал ухаживать за его невестой, причём, застрелил не из ревности даже, а из-за собственного страха, что его сочтут трусом. Эта пятёрка сидит в небольшой деревянной каталажке, и это хороший срез «общества»: кроме гимназиста там один матёрый уголовник, давно приговорённый к смерти и снова пойманный, матрос, севший просто за длинный язык, мужичок, приехавший в город с молоком и случайно попавший «под раздачу» и ещё один хлюст (про него ничего не известно, кроме этого ёмкого, хотя и забытого почти слова). Бандиту о своей судьбе всё ясно и он прощается через зарешёченное окошечко со своей марухой («пройди… повернись… ещё раз…»). Таких попутных сцен и деталей полно у автора. Вот и здесь — на уголовнике уже печать негде ставить, а он, прощаясь с миром, прощается со своей женщиной… Мужичок вообще спит, ничего не понимая, остальные нервничают…

Но белые-то вначале наступают, вот-вот с Колчаком соединятся, а потом, как и на других фронтах Гражданской, отступают, потом просто бегут. Англичане поспешно эвакуируются, но как джентльмены берут с собой на пароходы белых офицеров с семьями. Поручик же приходит в тюрьму, отпускает матроса и уголовника «за папиросами», потом гимназиста, наказав тихо идти домой. Куда там? Недоросль помчался по улицам, за ним — все собаки с лаем, но обывателям не до него, они срочно ищут или шьют заново красные флаги…

Поручик возвращается в свой кабинет и думает только: «побеждают красные… это плохо… но если бы победили белые, было бы ещё хуже…». Вот он, извечный русский выбор между плохим и очень плохим, и мастера слова подводят нас к ожидаемому заранее. Если бы ещё их слышали или хотя бы читали. Звонит полковник, ругается. «У вас есть уже билеты на английский пароход, г. полковник? Ну и катитесь!..». Потом он достаёт свой револьвер, поворачивает его дуло к лицу, с удивлением думает, что вообще его впервые видит с этой стороны. И это было последнее, что он увидел в этом мире…

И ещё одна сцена запоминается (отступая по времени назад). В полуподвале у знакомой цыганки — пьянка. С нашим поручиком оказывается рядом две девушки, одна из которых — та самая невеста гимназиста, она даже кокетничает этим. Но поручик чувствует только, что девушки давно не мылись и даже спрашивает об этом. «А как же, конечно, моемся. Только знаете — зимой холодно, а летом как-то всё некогда…». Хоть стой, хоть падай… Но лучше прочесть эти три урока в одном тексте. Следовало бы даже поместить его в школьную хрестоматию.

Когда эта повесть ещё печаталась (а потом наступил многолетний перерыв), критика, чувствуется, не знала, как к ней подойти. Наконец, нашли формулу: писатель, показывая белое движение изнутри, показывает его обречённость…

И нашу общую и многолетнюю, даже при смене власти, обречённость выбора между «плохим» и «очень плохим».

Мы все тянемся и движемся к солнечному слову, к солнечному свету. Будут ещё и снег и морозы, но — «зима напрасно злится, прошла её пора, через пять дней начнётся весенний месяц март с нежарким ещё, но ярким солнцем.

Мы — дети солнца. И когда добываем, бездумно расходуем нефть и газ, и сводим леса — это мы просто расточаем законсервированный свет прошлых эпох.

И вот, если Творец устанет от наших прегрешений и решит окончательно, что человек — это его ошибка, ему достаточно будет, чтобы поставить точку, погасить солнце. Но мы об этом не узнаем, восемь минут ещё будем жить ещё как ни в чём не бывало.

Всё это написала совсем молодая поэтесса Анастасия Строкина, а может быть и поэт уже (это более высокое звание) в своём первом сборнике стихов, который так и называется: «Восемь минут».

Трудно себе представить — солнца нет, а лучи его остались… И то, что это может длиться именно восемь минут не случайно. Та же константа — льготные восемь-десять минут — есть у каждого человека при переходе в мир иной. Когда останавливается сердце, это ещё не смерть. Это в терминах медицины называется «мнимая смерть». Если за восемь-десять минут удастся снова запустить сердце — человек оживает в полном сознании. Если позже — мозг уже потерян, хотя другие органы способны выдержать и большую паузу…

В реанимациях в эти считанные минуты делают прямой укол в сердце, дают высоковольтный электрический разряд и иногда, редко всё же, возвращают человека «оттуда». Ещё реже он возвращается самостоятельно. Рассказы таких людей удивительно похожи. Все они видят себя как бы со стороны всё быстрее несущихся в слабо освещённом тоннеле. Несущимся к свету в самом конце тоннеля. К солнцу? Так, может, быть мы — дети солнца, рано или поздно возвращаемся к нему? Но некоторых, не спрашивая, насильно возвращают на грешную землю.

И не случайно, наверное, и то, что многие религии древности поклонялись именно солнцу. А древние люди были не глупее нас. Меньше знали? Да… Но, как известно, «во многие знания — многие печали».

А вот наш великий поэт-провидец не стал ждать, а единственный из смертных осмелился однажды позвать солнце к себе в гости, на дачу. И не куда-нибудь, а в наше подмосковное Пушкино, между прочим, на Акулову гору:

После взаимных объятий и разговоров они вместе решили:

Сейчас, через сто лет почти, позволим себе дополнить классика: