Дмитрий Власов - О Пушкине и не только

Что ж, он с некоторой гримасой неудовольствия принял эту славу и это благополучие. Неудовольствие было вызвано тем, что вот — он серьёзный писатель, автор десятков книг, литературовед и переводчик (один только перевод «Евгения Онегина» с комментариями — это четыре тома по 500 страниц и 10 лет работы). В крайнем случае, он — энтомолог с мировой коллекцией бабочек, а на него смотрят все как на автора «Лолиты», по его же словам, самой чистой из его книг, наиболее отвлечённой и придуманной.

Оценка и самооценка великих людей часто не совпадают. Так, Норберт Виннер хотел, чтобы его считали великим математиком, а ему везде оказывали королевские почести всего лишь как отцу кибернетики. Наш Чуковский считал себя серьёзным литературоведом и некрасоведом номер 1, а пришлось всю жизнь носить корону детского поэта. Что делать, «мы выбираем, нас выбирают…».

Но «Лолита», к тому же, со всей её славой (или именно поэтому), по настоящему не была понята. Запретители, да и читатели хотели в ней видеть и видели «клубничку» (теперь, правда, в век сексуальной свободы, несколько увядшую). А вот трагедия осталась…

Как известно, высокая трагедия заканчивается гибелью главных героев. И здесь это как раз налицо: мать Лолиты погибает уже в начале романа, погибает случайно и неслучайно (можно сказать, в состоянии аффекта), развязав тем самым руки главному герою и главному извергу, Гумберту-Гумберту.

Когда же Лолита сбежала от него, и он потратил три года на то, «чтобы отыскать свою бежавшую возлюбленную и угробить её кота» — вспомним, что он подходил к её дому, держа в руке заряженный пистолет. Но в дверях первой оказалась она сама, а муж её не был тем разлучником, которого он искал, и вообще настолько ничтожен, что не мог быть героем трагедии…

Дальше, вспомним, их встреча, разговор за столом, прерываемый иногда перекрикиванием с глухим мужем. Гумберт зовёт её обратно к себе, плачет, и жизнь его заканчивается, но не тогда, когда она отказывается вернуться к нему… «Нет…, нет, душка, нет…, об этом не может быть речи. Я бы скорее вернулась к Уилти. Дело в том, что… он разбил моё сердце, ты всего лишь разбил мою жизнь».

Пишется любая большая книга, но в ней есть главная страница, остальное — оболочка, обёртка, подступы к главному. Искусство быть читателем — аккуратно прочесть, развернуть все страницы, чтобы найти бриллиант. И вот она — кульминация трагедии:

« — А я — был, конечно, не в счёт?

Некоторое время она смотрела на меня… в её бледно-серых глазах, за раскосыми стёклами незнакомых очков, наш бедненький роман был на мгновение отражён, взвешен и отвергнут, как скучный вечер в гостях, как в пасмурный день пикник, на который явились только самые неинтересные люди, как надоевшее упражнение, как корка засохшей грязи, приставшей к её детству.».

Она могла бы наполнить свой ответ обидой, ненавистью, презрением, назвать его извергом, преступником… если бы! Он всего лишь — воспоминание о скучном пикнике при плохой погоде.

Вот здесь он умер, погиб… Хотя найдёт и будет ещё долго убивать проявившегося, наконец, из её слов соперника-разлучника. Убив, наконец, соперника (а олени и двуногие — птицы и люди делают это почти одинаково), он едет вдоль и поперёк дорог и полей, зная, что вот-вот его подхватят, понесут, повезут в полицию, в суд, в тюрьму, на электрический стул — какая разница, его уже нет на этом свете. Какая уж тут клубничка, это — «Американская трагедия — 2».

И вот, друг мой, если придётся, если удастся тебе однажды сесть за один стол с твоей единственной, но когда-то, очень давно потерянной женщиной, о чём вы будете разговаривать? После некоторой заминки, когда ты просто будешь вглядываться и находить сквозь морщины знакомые черты, спасительная тема найдётся. Вы начнёте взахлёб говорить о своих детях и внуках. Потом, рано или поздно, она будет рассказывать, какой у неё хороший и заботливый муж. А тебе непреодолимо захочется спросить: «А я? Я, конечно, не в счёт?».

Так вот — не надо, удержись изо всех сил. Вдруг она задумается, и ты прочтёшь в её глазах воспоминание о скучном пикнике в пасмурный день. Лучше, если она встряхнётся, засмеётся и скажет только: «Спроси что-нибудъ полегче…». А иначе, если такую же тень увидишь в её глазах, какую увидел никогда не существовавший, но живущий в нас, Гумберт, то и для тебя тоже жизнь закончится. До этого ты всего лишь временами «кислым ходил по жизни», а теперь… Так что лучше всего, если и ты вспомнишь и произнесёшь строки нашего современника:

Улыбнитесь и засмейтесь вместе… до следующего раза. Правда, в следующий раз вы встретитесь уже на том свете, где и можно будет спокойно, без спешки (впереди вечность) всё выяснить до конца. А здесь, не пропусти свой последний шанс и всё-таки попроси прощения — «за всё, в чём был и не был виноват».

Начало Первой мировой войны сопровождалось энтузиазмом, чтобы не сказать — истерией, всех кругов общества и во всех странах. Русская культурная среда, включая поэтов разгорающегося «серебряного века», не была исключением. Все соревновались в верноподданнических чувствах и предсказывали полную победу. Кстати сказать, и первой, и мировой войну стали называть много позже, а для советской истории она всегда оставалась только «империалистической войной».

Так или иначе, но многие писатели, включая Валерия Брюсова и Алексея Толстого, под аплодисменты провожающих поехали на фронт как военные корреспонденты, чтобы воспевать первые победы.

Владимир Маяковский тоже подаёт заявление об отправке добровольцем на фронт. Но военные власти отказывают — недостоин, политически неблагонадёжен. Но это в 1914 году, а в 1915 году его всё-таки призывают, но как специалист, владеющий рисунком и чертежами, он в итоге служит чертёжником в автомобильной роте до самого октября 17-го. А пока что он в стиле будущих «Окон РОСТа» занят рисунками и текстами для плакатов и лубочных картинок:

Но он же через год предскажет:

и ошибётся только на несколько месяцев.

Сергей Эфрон как студент Московского университета не подлежал мобилизации, но рвался на войну, его еле удерживали. В 1915 году он всё-таки стал медбратом в санитарном поезде, Но считал это не серьёзным делом. Осенью 1916 он уже призван и направлен в юнкерское училище. С июля 1917 — он прапорщик, и в дни октябрьского переворота участвует в кровопролитных боях вокруг Кремля, забегая иногда на Борисоглебский, чтобы убедиться, что Марина с дочерьми на месте. Когда же стало ясно, что большевики берут верх, собрание офицеров решает сложить оружие и пробираться на Дон.