Клод-Франсуа де Меневаль - Наполеон. Годы величия

Несмотря на упрямый отказ императора принять облегчающее средство, я все же продолжал упрашивать его, когда в комнату вошли Коленкур и Иван. Его величество сделал знак рукой Колен куру подойти к постели и затем сказал ему: «Коленкур, я поручаю тебе мою жену и ребенка; служи им так, как служил мне. Мне осталось жить недолго!» В этот момент речь императора была прервана новым пароксизмом рвоты, но менее сильным, чем первый, в течение которого я пытался сказать герцогу, что император принял дозу яда; он скорее понял меня, чем услышал, так как рыдания сдавили мое горло до такой степени, что я не мог разборчиво произнести хотя бы одно слово.

К постели подошел Иван, и император теперь обратился к нему: «Ты считаешь, что доза была достаточно сильной?» Эти слова представляли для врача полнейшую загадку, ибо он не подозревал о существовании ядовитого вещества у императора, по крайней мере насколько это известно мне, и поэтому он ответил: «Я не знаю, что именно имеет в виду ваше величество». Его величество не ответил.

Генерал Коленкур, г-н Иван и я, объединив наши усилия в общей мольбе к нему, наконец уговорили его, хотя и не без трудности, выпить чашку чая. Правда, когда я в спешке налил ему чая в чашку, то он сначала отказался пить его, сказав: «Оставь меня в покое, Констан, оставь меня в покое». Но в результате наших утроенных усилий он, в конце концов, выпил чай, и рвота прекратилась. Вскоре после того, как он выпил чай, император заметно успокоился и заснул. Коленкур и Иван тихонько вышли из комнаты; я остался один в спальне императора, ожидая, когда он проснется.

После нескольких часов сна император проснулся, и, казалось, он выглядел, как обычно, хотя его лицо все еще выдавало следы перенесенных страданий. Пока я помогал ему во время утреннего туалета, он не произнес ни одного слова, относящегося, хотя бы косвенно, к той ужасной ночи, которую он только что провел. Он завтракал, как обычно, только немного позднее. Его лицо приняло свойственное ему спокойное выражение. Он казался более бодрым, чем в течение многих последних дней. Было ли это результатом его удовлетворения по поводу того, что он избежал смерти, которой желал под влиянием момента отчаяния? Или это настроение стало, скорее, следствием появившейся у него уверенности, что ему следует больше опасаться смерти на поле брани, чем в собственной постели? Как бы то ни было, но удивительное сохранение жизни императора я объясняю тем фактом, что яд, хранившийся у него в шелковом мешочке, потерял свою эффективность.

Когда все вернулось в свою обычную колею и никто во дворце, за исключением тех лиц, кого я назвал, не подозревал о том, что произошло, я узнал, что г-н Иван покинул Фонтенбло. Ошеломленный вопросом, который император задал ему в присутствии генерала Коленкура, и опасаясь, что у генерала могли возникнуть подозрения, что он передал его величеству средства, угрожавшие его жизни, этот опытный врач, так долго и так преданно служивший императору, явно растерялся, раздумывая об ответственности, которая легла на его плечи. Поспешно спустившись по лестнице из апартаментов императора и обнаружив в одном из дворов коня, уже оседланного и взнузданного, он вскочил на него и поспешил выехать на дорогу, ведущую к Парижу. Утром этого же дня Фонтенбло покинул Рустам.

12 апреля император попрощался также с маршалом Макдональдом. Когда объявили о визите маршала, император все еще ощущал результаты событий предыдущей ночи; и я уверен, что маршал Макдональд заметил, не догадываясь о причинах, что императору изменило его обычное состояние. Маршала сопровождал генерал Коленкур; в этот момент император все еще находился в подавленном настроении и настолько был погружен в собственные раздумья, что даже поначалу не заметил вошедших господ, хотя к этому времени полностью отошел ото сна. Тогда маршал Макдональд подошел к императору и вручил ему документ о мирном договоре с союзниками. Когда император готовился подписать договор, я покинул комнату.

Через несколько минут меня вызвал генерал Коленкур; и его величество, обратившись ко мне, распорядился: «Констан, принеси мне саблю, которую Мурад-Бей подарил мне в Египте. Ты знаешь, какая она?» — «Да, сир». Я вышел и тут же вернулся с изумительной по красоте саблей, которую император, как я много раз слышал, носил во время сражения у горы Табор. Я отдал саблю генералу Коленкуру. Император забрал ее из рук генерала и вручил маршалу Макдональду; покидая комнату, я слышал, как император разговаривал с ним очень доброжелательно и называл его своим достойным другом.

Эти господа, насколько я помню, присутствовали на завтраке императора, во время которого он выглядел спокойным и более бодрым, чем во многие последние дни; и все мы во дворце с удивлением наблюдали за тем, как он разговаривал приветливо, в очень дружеской манере с людьми, с которыми совсем недавно общался весьма сухо, ограничиваясь в беседах с ними краткими, отрывистыми фразами. Однако его бодрость и даже некоторая веселость проявлялись только в отдельные моменты, на самом деле смена настроений императора в течение нашего пребывания в Фонтенбло просто не поддается описанию. В один и тот же день я видел его погруженным несколько часов подряд в состояние сильнейшей депрессии; затем тут же, пройдя взад и вперед широкими шагами по своему кабинету, он начинал весело насвистывать или гудеть, пытаясь воспроизвести мелодию «Ла Монако»; после чего он впадал в состояние оцепенения, ничего не видя вокруг себя и забывая даже о тех распоряжениях, которые отдавал. На меня сильное впечатление производила его удивительная реакция на письма, которые он получал из Парижа. Как только ему докладывали об этих письмах, его волнение становилось необычайным — я могу сказать, что в этот момент он был близок к судорожному припадку. Говоря об этом, я не боюсь, что меня могут обвинить в преувеличении.

В подтверждение всего того, что я рассказывал о на редкость неординарном поведении императора, когда он как бы весь ушел в себя, поглощенный своими раздумьями, я упомяну о случае, который пришел мне на память.

Во время нашего пребывания в Фонтенбло графиня Валевская, о которой я до этого уже рассказывал, приехала во дворец и, вызвав меня, сказала, что очень бы хотела повидаться с императором. Считая, что эта встреча наверняка отвлечет императора от тягостных дум, я в тот же вечер упомянул ему о приезде графини и получил его распоряжение привести ее к нему в десять часов. Госпожа Валевская, и в этом можно было не сомневаться, появилась точно в назначенный час, и я пришел в комнату императора, чтобы доложить о ее прибытии.