Клод-Франсуа де Меневаль - Наполеон. Годы величия

Закончив одевать его, я только было передал ему коробочку с нюхательным табаком, носовой платок и маленькую коробку с конфетами, как неожиданно распахнулась дверь и в комнату вошла жена первого консула в своем утреннем неглиже. Она была страшно возбуждена, на щеках виднелись следы слез. Ее неожиданное появление удивило и даже напугало Рустама и меня; ибо только в исключительных случаях что-то могло заставить госпожу Бонапарт покинуть свою комнату в подобном костюме прежде, чем привести себя в соответствующий вид при помощи косметики. Она вошла, скорее ворвалась в комнату с криком: «Герцог Энгиенский мертв! О, мой друг! Что же ты наделал?» Затем, рыдая, она упала в объятия первого консула, который мертвенно побледнел и чрезвычайно возбужденным тоном сказал: «Эти ничтожные негодяи слишком поспешили!» Затем он покинул комнату, поддерживая госпожу Бонапарт, которая едва могла двигаться и продолжала плакать.

Новость о смерти принца быстро распространилась по замку, вызвав гнетущее впечатление. Все словно оцепенели от мрачных предчувствий. Первый консул не мог не заметить эту атмосферу всеобщего горя, но никому за это не сделал выговора. Величайшее огорчение, возникшее у его слуг, исходило из понимания того, что эта катастрофа неизбежно бросит тень на предмет их гордости и разрушит спокойствие духа их хозяина.

Первый консул, вероятно, прекрасно понимал наши чувства; но как бы то ни было, я здесь рассказываю все так, как видел собственными глазами, и что знаю сам об этом прискорбном событии. Я не претендую на то, что знаю, что происходило во время совещания в кабинете первого консула, но его эмоции кажутся мне искренними и естественными. Он оставался печальным и молчаливым в течение многих дней, разговаривал со мной очень мало, а если говорил, то только по делу.

Официальный отчет о судебном разбирательстве дела был представлен первому консулу в тот же день. Внимательное прочтение этого документа стало для него источником новых горестных переживаний. Правовые формы судопроизводства не соблюдались. Отклонения от нормы и упущения, которые он заметил в отчете, заставили его отдать распоряжение о том, чтобы документ был заново переписан. Хотя он никогда не сомневался, что герцог Энгиенский будет осужден, он все же должен был оставить решение о приговоре на усмотрение военного суда. Если, как было сказано, он дал указание об осуждении герцога, то военный суд должен был быть непременно проинструктирован о всех формальностях, предписанных законом, которые председатель суда, судьи и даже сам главный обвинитель, как выяснилось, проигнорировали. Можно было сказать, что судебное разбирательство проводилось на скорую руку обычным военно-полевым судом. Другая причина для сожаления о случившемся состояла в том, что председатель комиссии не считал себя в полной мере уполномоченным для того, чтобы передать по назначению просьбу об аудиенции, о которой герцог Энгиенский писал в самом конце отчета о его допросе. Если бы генерал Юлен обладал достаточной силой характера для того, чтобы выступить против возражений, которые в соответствии с его утверждением возникали по ходу суда, и следовал бы побуждениям своей совести, то, возможно, заслужил бы себе самое доброе имя и оградил бы первого консула от усиления враждебности, предлогом для которого стала казнь герцога; легко можно было догадаться, как бы повел себя Наполеон в данных обстоятельствах.

Это лишь те факты, которым я был свидетелем. Я рассказываю только о том, что видел или слышал. Я могу добавить, что не было никакого словесного или письменного общения между первым консулом и военной комиссией в течение времени, которое прошло между допросом герцога Энгиенского и его казнью. Средства, позволяющие мне иметь представление по этому вопросу, и расследования лиц, заинтересованных в раскрытии факта любого общения подобного рода, полностью опровергли возможность существования такого общения.

Я без колебаний заявляю, что первый консул, справедливо впадавший в ярость от гнусных заговоров, которые вынашивались против него, был готов нанести ответные удары страшной силы, на войну ответить войной. Должен ли был он позволить себе стать безответной мишенью убежденных убийц, отказываясь от собственной защиты? Он, как мне кажется, ни на секунду не сомневался в том, что эмигранты, собравшиеся на берегах Рейна, избрали своим главарем принца из дома Бурбонов, что этим главарем был не кто иной, как сам герцог Энгиенский, что в задачу герцога Энгиенского входило вторжение во Францию после вооруженного выступления со стороны Кадудаля и его сообщников, и что решение этой задачи было переложено на плечи герцога Энгиенского после того, как герцога де Берри остановили, когда тот пытался высадиться в Нормандии, благодаря присутствию в Дьеппе активного и решительного офицера, полностью преданного первому консулу.

Под влиянием глубокого и справедливого чувства возмущения, а также ясно предвидя мрачное будущее, предназначенное для Франции, и кровавую революцию, которая стала бы следствием его смерти, он отдал приказание о похищении герцога Энгиенского и о суде над ним, будучи уверенным в том, что существуют достаточные улики для его осуждения. О драматической борьбе в душе Наполеона свидетельствует тот приказ, который он отдал г-ну Реалю, а также уединение, которое он искал в Мальмезоне, чтобы отгородиться от любого внешнего влияния и хладнокровно поразмышлять над своими решениями; из-за этого он избегал гостиную госпожи Жозефины, запирался в личных апартаментах, отказывался отвечать жене, которая постоянно подходила к его двери и тщетно стучала в нее.

Хотя доклады вместе с письмами, изъятыми у эмигрантов, не оставили у него абсолютно никаких сомнений относительно осведомленности герцога Энгиенского о заговоре, я все же глубоко убежден, что, получив удовлетворение от унижения, которому он подверг своих врагов, он был бы склонен совершить акт милосердия, если бы его вовремя информировали о просьбе, которую принц просил передать ему. Случилось то зло, последствия которого исправить было невозможно. Наполеон мужественно принял на себя всю ответственность за совершенный акт.

Он предписал сохранение строжайшей секретности в отношении всего, что случилось, и не позволил, чтобы кто-нибудь был скомпрометирован. Он сам погрузился в полное молчание — его молчаливость была такова, что даже самые жестокие и самые настойчивые нападки не могли бы вывести его из душевного состояния, в котором он находился. Но верно и то, что самое первое впечатление от этого события для высшего сословия и аристократии было равносильно шоку. Главной и, пожалуй, единственной причиной подобной реакции являлись загадочность и стремительность, с которыми герцог Энгиенский был схвачен, осужден и казнен. Мальмезон в тот день представлял собой печальное зрелище. Я до сих пор не могу забыть гробовое молчание, царившее тем вечером в гостиной госпожи Бонапарт. Первый консул стоял спиной к камину в то время, как госпожа де Фонтан читала ему какую-то книгу, название которой я забыл. Жозефина с грустным видом и с влажными глазами сидела в самом углу кушетки; лица из обслуживающего персонала, очень малочисленного в то время, ретировались в соседнюю галерею, где они шепотом обсуждали злободневную тему, полностью овладевшую всеми умами. Несколько человек приехали из Парижа, но, пораженные состоянием скорби, охватившим всю комнату, оставались стоять у дверей. Первый консул, казалось, не замечал присутствия прибывших. Министр финансов оставался стоять на одном и том же месте в течение четверти часа, не сказав ни слова кому-либо из присутствовавших. Не желая удалиться с тем же, с чем и пришел, он, наконец, приблизился к первому консулу и спросил, нет ли у него каких-либо указаний. Первый консул жестом дал отрицательный ответ.