Клод-Франсуа де Меневаль - Наполеон. Годы величия

Я добавлю, что человек, ответивший контрабандистам, предложившим вручить ему принцев бывшей королевской династии, угрозой повесить их, если с голов принцев упадет хотя бы один волос, не был тем человеком, который считал смерть Бурбонов необходимым условием своего будущего.

Спровоцированная английским правительством смерть герцога Энгиенского породила прискорбные последствия, которые имели фатальное влияние на судьбу Наполеона. Эта смерть стала в руках его врагов оружием, которым они с таким успехом воспользовались против него.

Арест и судилище над герцогом Энгиенским вызвали в Европе величайшее возмущение.

В течение этого и последующего месяца я обратил внимание на бесконечные визиты во дворец людей и их беседы с первым консулом. Среди лиц, о которых я говорю, были члены Государственного совета, трибуната и сенаторы. Уже давно армия и многие граждане, которые боготворили героя Италии и Египта, открыто выражали свое желание видеть его носящим титул, достойный его славы и величия Франции. Было также хорошо известно, что он один исполнял обязанности всего правительства, что его номинальные коллеги на самом деле были всего лишь подчиненными. Поэтому возникла совершенно правильная мысль, что он должен стать главой государства номинально, поскольку фактически он им уже являлся. После его свержения я часто слышал, как его величество называли узурпатором. Если император действительно узурпировал трон, то у него было больше сообщников, чем у всех тиранов трагедий и мелодрам вместе взятых, ибо три четверти французского народа оказались участниками заговора.

18 мая была провозглашена империя, и первый консул (которого я впредь буду называть императором) принял в Сен-Клу Сенат во главе с консулом Камбасересом, ставшим через несколько часов архиканцлером империи; и именно от него император впервые услышал обращение к собственной персоне с титулом «сир» («ваше величество»). После этой аудиенции Сенат отправился засвидетельствовать свое почтение императрице Жозефине. Остальное время дня прошло в приемах, презентациях, интервью и поздравлениях; все во дворце были пьяны от радости; каждый словно чувствовал, что его неожиданно повысили в ранге, все обнимали друг друга, обменивались комплиментами и поверяли друг другу надежды и планы на будущее. Не было ни одного подчиненного, даже самого раболепного, который бы не вдохновился амбициозными планами; одним словом, прихожая представляла собой точную копию салона. Что могло быть более забавным, чем растерянность слуг, когда надо было отвечать на вопросы его величества. Они начинали с ошибочного обращения, затем вновь делали попытку и, что хуже всего, повторяли по десять раз: «Сир, генерал, ваше величество, гражданин, первый консул».

На следующее утро, войдя, как обычно, в комнату первого консула, я в ответ на его обычные вопросы: «Который час? Какая сейчас погода?» — доложил: «Сир, семь часов, погода великолепна». Когда я приблизился к его постели, он схватил меня за ухо и, шлепнув по щеке, сказал: «Месье шутник», — что было его любимым выражением, особенно когда он был доволен мною.

Его величество чувствовал себя бодрым и работал допоздна. Он выглядел весьма серьезным и озабоченным, но вполне довольным. Насколько отличным было это пробуждение от того, которое случилось прошедшего 21 марта! В этот же день его величество провел свой первый большой прием в Тюильри, где ему были представлены все гражданские и военные власти. Братья и сестры императора стали теперь принцами и принцессами, за исключением Люсьена, который поссорился с его величеством по случаю своей свадьбы с госпожой Жубертон. Восемнадцать генералов получили повышение до почетного звания маршалов империи!

Начиная с этого дня все вокруг их величеств приняло вид императорского двора и королевской власти. Много было сказано о неловкости первых придворных, еще не привыкших к возложенным на них новым обязанностям, и о церемониалах этикета; и в самом деле, поначалу те люди, которые находились в непосредственном услужении у императора, испытали ряд затруднений, о чем я уже говорил ранее; но это продолжалось совсем недолго, и гофмейстеры и высокопоставленные лица освоились с новым режимом почти так же быстро, как и камердинеры. Для них также выступали в качестве инструкторов многие придворные старого двора, которые, благодаря доброте императора, были исключены из списков эмигрантов и теперь самым серьезным образом ходатайствовали за себя и своих жен, чтобы получить работу при новом императорском дворе.

Его величеству не нравилось празднование памятных дат революции; некоторые из них ему казались одиозными и жестокими, другие — нелепыми. Если его величество и использовал 14 июля для того, чтобы помпезно появиться на публике, то так изменил цель праздника, что в нем было трудно признать годовщину взятия Бастилии и образования первой федерации. Я не думаю, что хотя бы однажды упоминалось об этих двух событиях в течение всей церемонии; и чтобы еще больше привести в замешательство республиканцев с их воспоминаниями, император распорядился праздник отмечать IS июля, поскольку на этот день приходилось воскресенье, и поэтому жители города в результате сохранили рабочее время. Кроме того, не было упоминания о чествовании граждан, бравших Бастилию. Праздник просто использовался как событие, во время которого прошла грандиозная раздача креста Почетного легиона.

Это был первый случай, когда их величества предстали перед народом, используя все атрибуты власти.

Кортеж пересек главную аллею Тюильри на пути к отелю «Дез Инвалид», церковь которого (переименованная во время революции в храм Марса) была восстановлена императором для католического богослужения и использовалась для пышных церемоний. Это был также первый случай, когда император воспользовался привилегией проехать в карете через сад Тюильри. Его кортеж был великолепен, а кортеж императрицы Жозефины не менее блестящим; и возбуждение народа достигло такой степени, что просто нет слов для его описания.

В соответствии с указанием императора я смешался с толпой, чтобы выяснить, в каком настроении народные массы принимали участие в празднике. Я не слышал ни одного ворчливого голоса, ни осуждающего власть ропота, столь велик был энтузиазм, с которым в то время все сословия Парижа встретили его величество, что бы ни говорилось с тех пор по этому поводу.

Император и императрица были встречены у входа в отель «Дез Инвалид» губернатором и графом де Сегюром, главным распорядителем церемоний, а у входа в церковь кардиналом дю Белле во главе многочисленной группы духовенства.