Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

2 января. В соответствии с приказом губернатора отправился в «Колониальный дом», где встретился с ним в помещении библиотеки. Он задал мне массу вопросов относительно того, каким образом я был назначен на должность врача Наполеона. Свой допрос он завершил утверждением, смысл которого заключался в том, что я не являюсь его врачом, а только допускаюсь к нему как врач. Я заявил, что ведомость, по которой я получаю жалованье от Совета Адмиралтейства, была составлена по приказу сэра Джорджа Кокбэрна, и она гласит, что денежное содержание мне положено «как врачу Наполеона и его свиты». Я также позволил себе смелость спросить губернатора: тогда с какой целью я был направлен на остров Святой Елены?

Он спросил меня, «считаю ли я себя независимым от него, как губернатора, и от правительства, которому подчиняется моя деятельность?» Я ответил, что ни один британский офицер не может быть независимым от правительства своей страны. Затем он спросил меня, считаю ли я себя независимым от него, и разве не в его власти, как губернатора и как официального лица, несущего ответственность за Наполеона Бонапарта, выслать меня с острова по его желанию, если он посчитает, что моё поведение не является правильным. Я сказал ему, что на этот вопрос он может ответить сам, так как он лучше знает, до какой степени простирается его власть. Мой ответ губернатору явно не понравился, и, после того как он некоторое время прохаживался по комнате, отпуская нелицеприятные выражения по поводу моего поведения, он остановился передо мной, скрестил на груди руки и с жёстким выражением лица, которое я никогда не забуду, заявил: «Это, сэр, мое должностное место, а это — дверь, которая ведёт в него. Когда я посылаю за вами в силу ваших обязанностей, то вы должны входить ко мне через эту дверь; но даже и не подумайте о том, чтобы сделать шаг в любую другую часть моего дома или войти в дом через любую другую дверь».

Я спокойно ответил, что не ради собственного удовольствия или желания я когда-либо посещал другие помещения его дома. Вытерпев это жалкое злоупотребление власти губернатора, я покинул его дом.

Позднее я встретился с Наполеоном, состояние здоровья которого по сравнению со вчерашним днём не улучшилось. Поговорил с ним о взятии Рима французскими войсками. «После договора, который я заключил в Толентино с этим слабоумным и склонным к обману правящим двором старых женщин в Риме, — стал рассказывать Наполеон, — они попытались всеми средствами помочь австрийцам и даже поставили во главе своих войск австрийского генерала. Повсюду в Риме местную чернь побуждали, главным образом прибегая к религиозному суеверию и фанатизму, убивать французов. Генерал Дюпо, который жил в Риме как частное лицо, был убит у дверей дома моего брата Жозефа, который тогда был послом в Риме. Однако, учитывая все обстоятельства и сделав вывод о том, что разрыв с Римом неизбежно приведёт к разрыву и с Неаполем, я стал сторонником того мнения, что нам следует только скорректировать обстановку и не подвергать Рим разгрому; что мы должны прямо указать на виновников сложившейся обстановки в городе и потребовать высылки из Рима Порверы, австрийского генерала, и направления римского посла в Париж, чтобы он принёс извинения. Директория, однако, решила, что мы должны двинуть войска против папы римского, заявив, что пришло время для того, чтобы свергнуть с пьедестала этого идола. Бертье был послан с армией, чтобы революционизировать Рим и установить там республику, что и было сделано.

Вначале население Рима было преисполнено радостью при мысли о том, что восстановлена Римская республика, и благодарственный молебен был пышно отпразднован. На молебне присутствовали кардиналы, хотя акт о восстановлении республики означал упразднение светской власти папы римского. Радость римлян, однако, была недолгой, так как французские солдаты, которым дали некоторую поблажку их генералы и среди которых действовали ваши агенты и агенты Австрии, занялись грабежом и стали обворовывать Ватикан и дворцы знати, забирая картины и произведения искусства различного рода, и кончили тем, что затеяли бунт против правящих в городе глупцов, которые слишком поздно поняли свою ошибку, и их попытки положить конец вакханалии в городе закончились неудачей.

Когда венецианцы, — продолжал Наполеон, — обманутые лживыми сообщениями о разгроме армии Жубера и одураченные предательской и макиавеллиевской политикой императорского двора Вены, вооружили своих крестьян, а также словенцев, священники стали проповедовать уничтожение французов и призывать к новой Сицилийской вечерне. Все французы в Вероне были убиты и их тела были сброшены в реку Адидже. Четыреста человек, больных и раненых, лежавших в больницах, были варварски убиты. В других городах венецианской территории произошли аналогичные жестокости. Как только венецианцы узнали, что армия Жубера находится в целости и сохранности, армия Ожеро двинулась на Венецию, а австрийцы, разбитые повсюду, умоляют меня заключить мир, то ужас, охвативший их, не имел предела. Депутация Венеции ожидала меня с самыми смиренными предложениями, давая торжественное обещание согласиться со всем, что я потребую, и предлагая мне миллионы, если я удовлетворю их просьбы.

Выяснив, что все их усилия бесполезны, они направили своему послу в Париже указание подкупить Директорию. Это им удалось сделать, так как я получил от Директории указания проявить благожелательность к их просьбам. Однако депеши их посла в Париже были перехвачены и переданы мне. Вся интрига была раскрыта, включая суммы взяток, которые были вручены членам Директории. Я приказал послу Франции покинуть территорию Венеции в течение двадцати четырёх часов и объявил войну Венеции. Барагез д’Илльер со своей дивизией вошёл в Венецию, расправился с местной олигархией, и вскоре Венеция, как и многие другие мелкие итальянские государства, стала республикой».

6 января. Был допрошен сэром Хадсоном Лоу относительно того, давал ли Наполеон Бонапарт мне указание передать ему (губернатору) сообщение, что я и исполнил, а именно: что он, Наполеон, сказал лорду Амхерсту, что «ни одна из ваших двух палат парламента не сможет обязать меня встречаться с моим палачом» и т. д. и повторил ли я эти слова ему (губернатору) без указания на то со стороны Бонапарта.

Я ответил, что Наполеон тогда мне сказал: «Если вам будут задавать вопросы о беседах со мной, то я разрешаю вам упомянуть и об этом». Моё разъяснение не удовлетворило сэра Хадсона Лоу, который хотел бы, чтобы мой ответ был предельно точным, независимо от того, какую цель преследовал Наполеон. Но поскольку я продолжал настаивать именно на таком варианте ответа, то он перешёл все границы приличий, осыпая меня оскорблениями, и, наконец, приказал майору Горрекеру записать следующее: «Г-н О’Мира отказывается ответить на вопрос: «Хотел ли Бонапарт или не хотел, чтобы вы сообщили губернатору вышеупомянутые выражения?» Я заявил, что некоторые люди посчитали бы слова Наполеона как пожелание, но другие — только как разрешение, и поэтому наилучшим выходом из создавшегося положения было бы просто записать слова Наполеона. Однако губернатор не разрешил сделать этого.