Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Наполеон завёл разговор о возможности революции во Франции: «Прежде, чем истекут двадцать лет, когда я уже умру и буду похоронен, — заявил он, — вы будете свидетелем новой революции во Франции. Невозможно, чтобы двадцать девять миллионов французов могли жить, смирившись с игом монархов, навязанных им иностранцами, против которых они сражались и проливали кровь почти тридцать лет. Разве вы может порицать французов за то, что они не хотят подчиняться игу таких животных, как Моншеню?

Вы, в Англии, любите проводить сравнение между восстановлением власти Карла Второго и реставрацией Людовика, но в них нет ни малейшего сходства. Карл был призван английской нацией на трон, который его преемник впоследствии потерял из-за той же нации; но что касается Бурбонов, то вы не отыщете и одной деревни во Франции, не потерявшей цвет своей молодёжи, пытавшейся воспрепятствовать их возвращению. Чувства французского народа можно сформулировать следующим образом: «Мы не возвращали этих негодяев; нет, те, кто разорил нашу страну, сжёг наши дома и насиловал наших жён и наших дочерей, силой посадили их на трон».

Я задал Наполеону несколько вопросов относительно доли участия Моро и Жоржа в заговоре против него. «Моро, — пояснил Наполеон, — признался своему адвокату, что он виделся и разговаривал с Жоржем и Пишегрю и что во время суда он намерен признать это. Однако адвокат отговорил его от этого, заявив, что если он признается, что виделся с Жоржем, то ничто не сможет спасти его от смертного приговора. Моро в беседе с другими двумя заговорщиками настаивал на том, что следует прежде всего убить меня; что когда меня уберут, он получит огромную власть и влияние над армией, но до тех пор, пока я буду жив, он ничего сделать не сможет. Когда его арестовали, то вручили ему документ обвинительного акта, который констатировал, что он совершил преступление, организовав заговор против жизни первого консула и безопасности республики в соучастии с Пишегрю и Жоржем. Прочитав имена этих двух, он уронил документ и потерял сознание.

«В битве при Дрездене, — продолжал рассказывать Наполеон, — я приказал атаковать войска союзников, находившиеся по обеим флангам моей армии. В то время как проводилась эта операция, центральная группировка моей армии оставалась на месте. На расстоянии примерно в 500 ярдов я заметил группу всадников, собравшихся вместе. Сделав вывод, что они пытаются проследить манёвры моей армии, я принял решение нарушить их планы и вызвал артиллерийского капитана, командовавшего батареей из восемнадцати или двадцати пушек: «Немедленно обстреляйте эту группу людей; возможно, среди них есть несколько младших генералов». Приказ был выполнен незамедлительно. Одно из пушечных ядер попало в Моро, оторвало обе его ноги и пронзило насквозь его лошадь. Я думаю, те, кто стояли рядом с ним, были убиты или ранены. Минутой раньше с ним беседовал Александр. Ноги Моро были ампутированы недалеко от места его ранения. Одна из его ног, обутая в сапог, которую хирург бросил на землю, была принесена королю Саксонии крестьянином, который сказал, что какой-то высокопоставленный офицер был ранен пушечным ядром. Король, поняв, что имя раненого офицера может быть выяснено благодаря сапогу, послал сапог мне. Сапог осмотрели в моём штабе, но всё, что можно было установить, это что сапог не был английского или французского производства. На следующий день нам сообщили, что это была нога Моро.

Ничего удивительного не было в том, — продолжал Наполеон, — что через некоторое время я приказал во время военной операции тому же артиллерийскому офицеру с теми же пушками и при схожих обстоятельствах дать залп одновременно из восемнадцати или двадцати пушек в группу офицеров, собравшихся вместе. В результате генерал Сен-Прист, ещё один француз, предатель, но человек не без таланта, занимавший командную должность в русской армии, был убит вместе со многими другими. Ничто, — продолжал император, — не является более губительным, чем одновременный залп из дюжины и более пушек в группу противника. От выстрела одной или двух пушек можно спастись, но от одновременного залпа нескольких пушек это почти невозможно.

После Эслинга, когда я приказал моей армии занять остров Лобау, в течение нескольких недель было достигнуто соглашение о прекращении огня по общему и молчаливому одобрению солдат с обеих сторон, но без участия генералов. Это прекращение огня не принесло какой-либо пользы и привело только к гибели нескольких несчастных часовых. Ежедневно я разъезжал по позициям, занятым моей армией, то в одном, то в другом направлении. Однако однажды, совершая верховую рекогносцировку местности вместе с Удино, я на минуту остановился на самом краю острова, на том месте, которое находилось на расстоянии почти ста пятидесяти метров от противоположного берега, где были позиции врага. Нас заметили и, узнав меня благодаря моей шляпе и серой шинели, навели на нас пушку с трёхфунтовым ядром. Ядро пролетело между мной и Удино в непосредственной близости от нас. Мы пришпорили наших лошадей и поспешили уехать прочь. При существовавших обстоятельствах проявление боевой активности было немногим лучше, чем элементарное убийство, но, если бы они произвели одновременный залп из дюжины пушек, они убили бы нас».

Граф Бертран вернул капитану Попплтону письмо Наполеона, на глазах капитана сломал печать на письме и заявил, что теперь оно может в таком виде быть отправлено сэру Хадсону Лоу.

Адмирал прислал в Лонгвуд немного апельсинов.

14 декабря. Наполеон чувствует себя очень нездоровым. Очень тяжело перенёс ночь. Когда в одиннадцать часов вечера пришёл в его комнату, то увидел его лежащим в постели. «Доктор, — сообщил он мне, — прошедшей ночью у меня был нервный приступ, я находился в тревожном состоянии и провёл бессонную ночь. У меня сильно болела голова, и помимо моей воли я находился в состоянии постоянного возбуждения. В какие-то моменты я терял сознание. Я поистине думал и надеялся, что наступит более сильный приступ, который сведёт меня в могилу до наступления утра. Мне казалось, что на меня словно надвигается апоплексический удар. Я почувствовал головокружение, тяжесть в голове (словно она была перенасыщена кровью) и желание встать во весь рост. Я ощущал жар в голове и вызвал своих слуг, чтобы они стали лить на мою голову холодную воду. Сначала они даже не поняли, зачем мне это требуется. Потом, когда они начали лить на меня воду, то она мне показалась горячей и пахнущей серой, хотя на самом деле она была холодной».

Выслушав его, я обратил внимание на то, что у него обильно выступает пот. Я порекомендовал ему принять меры, чтобы способствовать потоотделению. К этому времени его головная боль значительно уменьшилась. После того как я порекомендовал ему всё, что считал необходимым и полезным, он сказал: «Кое-кто живёт слишком долго». Затем он заговорил о похоронных обрядах и добавил, что, когда умрёт, то хотел бы, чтобы его тело предали огню. «Это самый лучший способ, — заявил он, — так как тогда труп не принесёт каких-либо неудобств, а что касается воскрешения, то это должно быть совершено чудом, и тому, кто властен совершить подобное чудо, будет легко воссоединить останки тела и составить вновь из пепла тело умершего».