Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Обо всём, что касается Франции, — добавил Наполеон, — вы никогда не услышите правды из уст ваших министров. Ваш великий лорд Чатем сказал о вашей стране: «Если бы мы честно и справедливо вели себя с Францией, то Англия не просуществовала бы и суток».

После этого разговора я информировал императора об устном послании, которое сэр Хадсон Лоу поручил мне передать ему. Наполеон ответил мне: «Я безусловно был очень огорчён отказом Лас-Казу приехать ко мне, поскольку этот отказ явился совсем ненужной жестокостью, досадной глупостью, особенно принимая во внимание тот факт, что губернатор разрешил французским генералам отправиться в город и беседовать с Лас-Казом столько времени, сколько им хотелось; и могу сказать при этом, что они могли беседовать без свидетелей; но я никогда не был намерен отказываться от примирения, совсем напротив.

Касаясь наших замечаний по поводу введённых им ограничений, могу сказать, что в последнем письме губернатора Бертрану он упомянул о том, что хотел бы ознакомиться с любыми нашими замечаниями, вследствие чего те замечания и были направлены ему. Но он же никогда не имел намерений воспользоваться посредничеством адмирала! Что можно ожидать от человека, который даёт лживые указания?! От человека, который говорит вам, что давал часовым и постам охраны указания, которые, как утверждают последние, они никогда не получали; который говорит, что мы свободно можем передвигаться в определённых направлениях, и в то же время отдаёт приказы часовым останавливать все подозрительные личности. Но, помилуйте во имя всего святого, кто может быть более подозрителен для английского часового, чем француз, и прежде всего я сам? Они здесь занимаются только тем, что караулят нас; и если часовой выполняет свою единственную обязанность, то он, безусловно, будет останавливать каждого француза, которого увидит».

Я не мог удержаться, чтобы не рассмеяться от всего сердца при виде императора, горячо спорившего с самим собой, повторяя при этом: «Ну что же это за негодная личность, которому абсолютно нельзя верить!»

После своего монолога он попросил меня попытаться достать ему каталог публичной библиотеки Джеймстауна и принести всё, что относится к Египту и к военным кампаниям там.

Виделся в городе с сэром Хадсоном Лоу, которому повторил ответ Наполеона. Когда я подошёл к пересказу той части ответа Наполеона, в которой он утверждает, что губернатор в своём последнем письме к Бертрану заявлял, что будет рад любым замечаниям к введённым им ограничениям, сэр Хадсон прервал меня, сказав: «А, это касается того, что я буду рад вести разговор об объяснениях ограничений. Да, я помню об этом». Но, судя по всему, губернатору не хотелось продолжать говорить на эту тему, и он вместо этого просто заявил, что ответ генерала Бонапарта, видимо, не претерпел никаких изменений по сравнению с его предыдущим ответом, и попросил меня передать Наполеону, что Лас-Каз так же знает мало об Англии, как и Пилле.

26 января. Наполеон вышел из дома (впервые после 20 ноября прошлого года!), чтобы нанести визит графине Бертран, которую он от души поздравил с рождением её прекрасного ребёнка. «Сир, — заявила графиня, — я имею честь представить вашему величеству первого француза, который со времени вашего прибытия на остров появился в Лонгвуде без разрешения лорда Батхерста».

27 января. Посетил Наполеона, когда он принимал ванну. Он пожаловался на головную боль и потерю сна. Его состояние я объяснил тем, что он не совершает прогулок на свежем воздухе. Я самым настоятельным образом рекомендовал ему возобновить эти прогулки. Наполеон признал справедливость моих советов, но, по-видимому, не настроен следовать им.

Сообщил Наполеону, что у меня есть книга, повествующая об обществе «Филадельфи», которое было создано против него, и выразил удивление, что он никогда не попадал в руки каких-либо заговорщиков. Он пояснил: «Никто не знал, что я намерен делать или куда я направляюсь, за пять минут до того, как я собирался это сделать. По этой причине мне удавалось сбивать заговорщиков с толку, и они пребывали в полном неведении относительного того, где же им устроить мне ловушку. Вскоре после того как я был назначен консулом, против меня организовали заговор. В состав 50 заговорщиков входили люди, большинство которых когда-то были мне очень преданы. Это были армейские офицеры, учёные, художники и скульптуры. Они были стойкими республиканцами, их умы были возбуждены: каждый воображал себя Брутом, а меня тираном и новым Цезарем. В их число входил некто Арена, мой земляк, республиканец, человек, который ранее был очень предан мне; но, считая меня тираном, он был полон решимости разделаться со мной, воображая, что тем самым окажет великую услугу Франции.

Среди них также был некто Кераччи, ещё один корсиканец и он же знаменитый скульптор, который, когда я был в Милане, изваял мою статую. Он также был очень предан мне, но, являясь фанатичным республиканцем, решил убить меня. С этой целью он приехал в Париж и просил у меня разрешения изваять другую мою статую, утверждая, что первая изваяна недостаточно хорошо для такого великого человека, как я. Хотя я тогда ничего не знал об организованном против меня заговоре, я отказал ему в его просьбе, так как мне не нравилось тратить усилия на то, чтобы в течение нескольких дней сидеть неподвижно два, а то и три часа. Это спасло мне жизнь, поскольку он намерен был заколоть меня кинжалом, когда я должен был позировать.

Тем временем они разработали свой план. Среди заговорщиков был один капитан, бывший моим большим поклонником. Этот человек согласился с остальными заговорщиками, что необходимо свергнуть тирана, но он был против того, чтобы убивать меня, хотя во всём остальном разделял позицию заговорщиков. Они же, однако, придерживались иной точки зрения, настаивая на том, что совершенно необходимо убить меня, так как это единственное средство предотвратить порабощение Франции. Они считали, что, пока я буду жив, у свободы нет никакого шанса. Этот капитан, поняв, что они твёрдо решили пролить мою кровь, несмотря на все его аргументы и настойчивые просьбы не делать этого, передал информацию об их именах и планах. Они предполагали убить меня в тот вечер, когда я буду возвращаться после представления в театре вдоль коридора. Всё было согласовано с полицией — в тот же вечер я отправился в театр и действительно проходил в коридоре мимо заговорщиков. Некоторых из них я знал лично. Они были вооружены кинжалами, спрятанными под плащами, и готовились убить меня, когда я собирался покинуть театр. Вскоре после моего приезда в театр полиция схватила всех заговорщиков. Во Франции человек не может быть обвинён в соучастии заговора ради убийства, если на нём не будет обнаружено орудие убийства. Потом уже заговорщиков судили, и некоторые из них были казнены».