Сергей Кошечкин - Жизнь Есенина

Когда думаешь о последних годах жизни Есенина, его пребывании в Азербайджане и Грузии, вспоминаешь самое удачливое время и в жизни Лермонтова, Некрасова, «болдинскую осень» Пушкина…

О Есенине этих лет пишут Всеволод Рождественский и Петр Чагин, Дмитрий Фурманов и Тициан Табидзе, Юрий Либединский и Иван Евдокимов… Мы вслушиваемся в их слова с сердечной радостью и болью.

Как отрадны страницы, где рассказывается о Есенине — «товарище бодрым и веселым», о его выступлении у памятника Пушкину, о встречах с рабочими нефтяных промыслов, с партийными руководителями Азербайджана, о его дружбе с грузинскими поэтами. Не забудется лицо Есенина, каким его увидел Качалов: «…спокойное (без гримас, без напряжения, без аффектации актеров, без мертвой монотонности поэтов), спокойное лицо, но в то же время живое, отражающее все чувства, какие льются из стихов». [8] Слова С. Н. Сергеева-Ценского. (Прим. М. Горького).

И горько читать последние страницы летописи его жизни…

Весной 1925 года Есенин публикует стихотворение «Мой путь», где есть такие строки:

Но для того, чтобы запеть по-зрелому, по-новому, мало одного желания. Нужны решительные шаги к упорядочению во многом неустроенной, безалаберной жизни. Надо отмежеваться от всего нездорового, что, накапливаясь годами, тяготило, разъедало душу. Черный человек, воплощающий в себе все ложное, мерзкое, должен быть оставлен в прошлом — навсегда…

И Есенин делает эти шаги.

Он возвращается к поэме «Черный человек», написанной за границей в период с июня 1922 года по февраль 1923 года. Из текста, в частности, убираются строки, связанные с длительностью болезненных переживаний («Далеко еще нам до прихода дня»), с боязнью будущего («Знаю я, ты боишься идущего дня»).

Новый вариант поэмы Есенин в ноябре 1925 года отдает в журнал «Новый мир». С. Толстая-Есенина пишет, что это было сделано в связи с отсутствием у поэта новых произведений. Думается, главное не в этом. Отправка поэмы в журнал как бы символизировала решение Есенина порвать с прошлым, преодолеть настроения тоски, безнадежности, наполняющие некоторые стихи последних лет (вспомним строки: «Песню тлен пропел и мне…», «…На сердце изморозь и мгла», «Сердце остыло и выцвели очи…»).

Отправив рукопись поэмы в редакцию журнала, Есенин ложится в клинику Первого Московского государственного университета — подлечить расшатанные нервы и отдохнуть. Здесь он принимает решение о смене своего жизненного уклада. Спасительную гавань он видит в городе, где началась его слава, — в городе на Неве.

«Немедленно найти две-три комнаты, 20 числах переезжаю жить Ленинград». Эта телеграмма от 7 декабря, отправленная Есениным своему другу, говорит о многом.

«Он забрал с собою все свое имущество, рукописи, книжки, записки, — вспоминал Г. Устинов. — Он ехал в Ленинград не умирать, а работать». Близкой знакомой поэт говорил, что он «из Москвы уехал навсегда, будет жить в Ленинграде и начнет здесь новую жизнь». Сюда же вскоре должны были переехать сестры поэта, муж Екатерины Александровны Василий Наседкин.

Утром 24 декабря Есенин приехал в Ленинград и остановился в гостинице «Англетер». Судя по свидетельствам друзей поэта, встречавшихся с ним в те дни, ничто не предвещало трагедии.

Но она произошла в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года. Черный человек пришел к поэту и на новом месте…

На долю Есенина выпало суровое время, когда, по словам Василия Федорова, «души поэтов подвергаются… многократным перегрузкам. Поэтов к ним не готовят, как готовят нынче космонавтов. Душа поэта могла изнемочь в желании соединить несоединимое: Русь уходящую с Русью советской. Душевно поэт пережил раскол, приняв сторону Руси советской, но перегрузки, видимо, потом сказались…» [9] Федоров В. Слово о Сергее Есенине. В кн.: Сергей Есенин, Собрание сочинений. В 3 т. Т. 2. М., «Правда», 1970, с. 13. . Да, сказались.

В череде дней, в новых поворотах жизни наши глаза и сердца обретают все большую зоркость и мудрость.

Нам нужны не только «Баллада о двадцати шести», «Персидские мотивы», «Анна Снегина», но и «Черный человек», «Москва кабацкая»… Каждая строчка есенинская нужна, каждое слово, так же, как каждая строчка Пушкина и Маяковского, Лермонтова и Блока…

Стремление почувствовать и понять поэта во всех его связях с действительностью, во всей его психологической сложности и глубине, со всеми его тревогами и болями, сомнениями и ошибками, услышать биение его сердца, вместе с ним горевать и радоваться — вот что движет читателями — друзьями художника.

Такими друзьями великий русский лирик богат неисчислимо.

И всё, до Сергея Есенина относящееся, не оставляет их равнодушными…

Сергей Кошечкин

Родина наша — село Константиново Рыбновского района Рязанской области.

Широкой прямой улицей пролегло наше село, насчитывающее около шестисот дворов, вдоль крутого, холмистого правого берега Оки. Не прерывая этой улицы, подошла вплотную к Константинову деревня Волхона, а дальше — большое село Кузьминское. Проезжему человеку, не живущему в этих местах, не понять, где кончается одно село и где начинается другое. Эта улица тянется на несколько километров…

Наше Константиново было тихое, чистое, утопающее в зелени село. Основным украшением являлась церковь, стоящая в центре. Белая прямоугольная колокольня, заканчивающаяся пятью крестами — четыре по углам и пятый, более высокий, в середине, купол, выкрашенный зеленой краской, придавали ей вид какой-то удивительной легкости и стройности.

В проемах колокольни видны колокола: большой, средний и четыре маленьких. Стройные многолетние березы с множеством грачиных гнезд служили убранством этому красивому и своеобразному памятнику русской архитектуры.

Вдоль церковной ограды росли акация и бузина. За оградой было несколько могил церковнослужителей и константиновского помещика Кулакова. За церковью на высокой крутой горе — старое кладбище.

В правом углу кладбища, у самого склона горы, среди могильных камней, покрытых зеленоватым мхом и заросших крапивой, стояла маленькая каменная часовня, крытая тесом. Рядом с ней лежал старинный памятник — плита. На этой плите любил сидеть Сергей. Отсюда открывался чудесный вид на наши приокские раздолья.

С церковью, с колокольным звоном была тесно связана вся жизнь села. Зимой, в сильную метель, когда невозможно было выйти из дома, когда «как будто тысяча гнусавейших дьячков, поет она плакидой — сволочь-вьюга», раздавались редкие удары большого колокола. Сильные порывы ветра разрывали и разбрасывали его мощные звуки. Они становились дрожащими и тревожными, от них на душе было тяжело и грустно. И невольно думалось о путниках, застигнутых этой непогодой в поле или в лугах и сбившихся с дороги. Это им, оказавшимся в беде, посылал свою помощь этот мощный колокол.